А Николай Васильевич Гоголь ничего, назвал свой первый удачный литературный опыт «Вечерами на хуторе близ Диканьки».
Как нам всем прекрасно известно, Диканька была родовым имением всесильных Кочубеев. Лучших соратников государя, председателей комитета министров, послов и прочая. Для Кочубея в тридцать лет стать действительным тайным советником (выше уже просто некуда, выше только царь) – это не мечта, а серая повседневность. Опять назначение, опять трёхчасовой разговор с императором, снова графский титул, а сегодня что? княжеское достоинство вперемешку с орденами… господи! да когда ж закончится эта изнурительная цепь трудовых будней! – всё это читалось в глазах Кочубеев постоянно.
И Гоголь, ставя на обложку название имения графа (а потом князя) Виктора Павловича Кочубея, самого прозападного политика империи, у которого вокруг диканьковского дворца все было просто утыкано античными статуями и фонтанами, а внутри дворца заставлено вольтерами, дидро и руссо вперемежку с ламартинами и буало-кребийонами меж ватто и буше, как-то очень остро поступил. Не в плане конъюнктуры или насмешки, а просто как-то по очень острому углу в атаку зашел. Зачем Диканька? Не все ли ему было равно?
Выходит, не всё равно ему было. Какой-то смысл именно в том, чтобы выставить на обложку Диканьку, Николай Васильевич видел. Мертвецов там понараскидал, басаврюков, ведьм, архаики такой напустил, что братьям Гримм могли бы только на ощупь выходить из мазанки на воздух, головами помотать в украинской ночи. Такого кошмара подпустил Николай Васильевич, что только пальцы щепотью сложишь и на бок под лавку падай.
А в Диканьке уже водонапорная башня и паровой двигатель стояли. И швейцарская система травосеянья, и немецкая система учёта дойности коров. Двойная бухгалтерия в ломбардской методе. Свиньи имели небольшие характеристики в специальных книжечках с указанием «опоросного поведения» и «меры склочности». Картофель экспериментально сеяли. Десятирядную кукурузу. Теплая вода поступала на фермы по трубе из английского котла. Оранжереи. При оранжереях девять голландцев с семьями. Коней привозили из Аравии. Много чего ещё про Диканьку сказать можно в этом смысле. Трезвые и грамотные по улицам ходили, многие со знанием иностранных языков бегали.
Да и в самой Диканьке жил человек, который говорил ещё до рождения Николая Васильевича, что империи нужна конституция в духе Монтескьё, и сочувствовал французской революции. И к парламентаризму тоже тяготел. И даже дядю своего, канцлера империи Безбородко, уговорил на составление «Записки для составления законов российских» в духе Высокого Просвещения. По родственному, для своих.