За обедом отец и говорит: «А что, дети, не съел ли кто-нибудь одну сливу?» Все сказали: «Нет». Ваня покраснел как рак и тоже сказал: «Нет, я не ел».
Тогда отец сказал: «Что съел кто-нибудь из вас, это не хорошо; но не в том беда. Беда в том, что в сливах есть косточки, и кто не умеет их есть и проглотит косточку, то через день умрет. Я этого боюсь».
Ваня побледнел и сказал: «Нет, я косточку бросил за окошко».
И все засмеялись, а Ваня заплакал».
Как всегда у Толстого, тяжеловесная пародия на мещанские романсы. Ну, мне-то понятно: перед нами очередная попытка одомашнить мифологический сюжет и сделать его элементом воспитания очередного неврастеника. Тут тебе и табу, тут тебе и запретный плод, и мама, и папа, и смерть, и страх, и безразличный к тебе мир. Любой понимает, что в нормальной мифологической конструкции мальчик Ваня должен тут же убить папу, жениться на маме или на ком-то из засмеявшихся, в идеале – кого-то из перечисленных сожрать. Мифология построена на поедании и уничтожении друг друга под безразличным высоким небом. Собственно говоря, в нормальной схеме мифа Ваня становится героем, сожрав сливу, предварительно (в животном ещё состоянии) её обнюхав; а культурным героем Ваня стал бы, проделав ряд неприятных манипуляций с родственниками.
Меня просто поражает стремление всех на свете воспитателей запрячь в назидательные санки вот этого самого Змея Горыныча. Такое ощущение, что воспитатели эти сами не осознают, что, собственно говоря, творят. Вот зачем тут Толстой изображает из себя Порфирия Петровича, психолога-следователя с хитрыми подходцами? Что Толстой сказать мне хочет, пятилетнему? Что воровать сливы нехорошо? Или он мне говорит, что папа – слабый врун, пытающийся при помощи зловещей лжи навести в семье хоть какой-то порядок? Что мама, сосчитав сливы (sic!), не находит для детей своих никаких слов, то есть вообще никаких, а сообщает, сталбыть, папе кошмарное известие, бессловесная учётчица? Которая, впрочем, чувств не лишена – смеётся над слезами своего сына. Что у Вани страх смерти сильнее стыда, хочет мне сказать Лев Николаевич? Или что главное в этом рассказе – косточка, даже не слива как символ грехопадения, а именно косточка – символ неминуемого смертельного возмездия?
Ветхий Завет веселее.
Книга Мёртвых забавней.
Чтобы понять «Вишнёвый сад», нужно помнить, что Фирс – это вообще-то Ферзь. В басне Хвостова: «Фирс на доске был царь, а конь был господин».
А чтобы понять, что «Вишнёвый сад» – всё-таки комедия, надо помнить, что через некоторое время в описываемый период в стране произойдут кое-какие изменения. И в выигрыше останутся, по итогу, студент, актриса и брат её. А проиграет всё Лопахин: в пыль, в мелкую крошку.