Да, можно с уверенностью сказать, что Пушкин не давал в обиду историю Родины. Возражая на один из клеветнических наветов со стороны Булгарина, он не преминул поправить историка Голикова, назвавшего Абрама Ганнибала камердинером государя. Пушкин возразил, что у Петра Первого были не камердинеры, а денщики. Возможно, что поэта покоробил какой-то лакейский «оттенок» в слове «камердинер», унижавший его прадеда. Явно с целью поднять значение слова «денщик» он нашел нужным прибавить, что среди денщиков великого преобразователя России были Орлов и Румянцев — родоначальники исторических фамилий [91, с. 182].
В примечании к статье М. Погодина «Прогулка но Москве», предназначенной для журнала «Современник», но не пропущенной цензурой, Пушкин опровергал домыслы некоего историка, который огульно зачислил Кузьму Минина в бояре и утверждал, что спесивые вельможи не допустили его в думу. Издатель «Современника» уточнил: «Минин никогда не бывал боярином; он в думе заседал как думный дворянин; в 1616 их было всего два: он и Гаврило Пушкин» [91, с. 432-433].
Конечно, обостренная чуткость Пушкина к упомянутым неточностям может объясняться и тем, что его больно язвила всякая неправда, задевавшая его предков. Но, с другой стороны, если в приведенных замечаниях и есть личный элемент, нельзя не признать, что личность Пушкина как литератора, журналиста, издателя проявлялась именно в нетерпимом отношении ко всему тому, что пачкало «святой печатный лист» и что он предлагал «мучить казнию стыда». (Характерно, что в четвертом томе «Словаря языка Пушкина» слово «точность» и производные от него зарегистрированы шестьдесят восемь раз — это одно из любимых слов великого поэта и мыслителя.)
Не следует думать, что Пушкин реагировал только на слишком уж грубые передержки, инсинуации и жестокое попрание истины, как, например, в писаниях Булгарина и ему подобных. Его порой раздражало, а порой смешило вообще обилие разных нелепостей в тогдашней прессе. Он и хорошее средство для борьбы с этакой напастью предлагал — силу общественного мнения. Такое предложение было сделано в письме к брату Льву, отправленном из Кишинева в первых числах января 1823 года: «Душа моя, как перевести по-русски bévues? — должно бы издавать у нас журнал Revue des Bévues. Мы поместили бы там выписки из критик Воейкова, полудневную денницу Рылеева, его же герб российский на вратах византийских (во время Олега герба русского не было, а двуглавый орел есть герб византийский и значит разделение Империи на Западную и Восточную — у нас же он ничего не значит). Поверишь ли, мой милый, что нельзя прочесть ни одной статьи ваших журналов, чтоб не найти с десяток этих bevues, поговори °б этом с нашими да похлопочи о книгах» [