«Нужно писать так, чтобы не только было понятно, но чтобы при всем желании нельзя было истолковать написанное по-другому»».
Значение точности в процессе письменной передачи мысли получило признание задолго до того, как возникло само определение «точные науки». На эту сторону литературного процесса обращали внимание многие из выдающихся писателей и ученых.
Так, Лабрюйер утверждал, что «весь талант сочинителя состоит в умении живописать и находить (для этого) точные слова».
Математик Пуанкаре усматривал в точности слова неограниченную возможность сбережения умственных сил. «Трудно поверить, — писал он, — какую огромную экономию мысли... может осуществить одно хорошо подобранное слово». Не кажется слишком категоричным и утверждение нашего современника академика Л.В. Щербы, что писать кое-как — «значит посягать на время людей, к которым мы адресуемся, а потому совершенно недопустимо в правильно организованном обществе» [134, с. 57][1]).
Любопытно, что предпринимались даже попытки связать точность слова с... экономикой. Не лишено резона шутливое замечание Жюля Ренара: «Точное слово! Точное слово! Сколько можно было бы сберечь бумаги, если бы закон обязывал писателей пользоваться только точными выражениями!»
Приведенные высказывания свидетельствуют, что у Прекрасной Дамы — Точности не было и нет недостатка в поклонниках. Они по-разному восхваляли ее достоинства, но, пожалуй, никто не сказал так весомо, просто и убедительно, как гениальный автор «Фауста»: «Невероятно, насколько необходимо быть ясным и точным перед читателем!» Гёте выдвинул своего рода тезис об ответственности пишущего перед теми, кому он предназначает свой труд. Вряд ли случайно пришла эта мысль великому олимпийцу.
Гёте , о котором русский поэт Баратынский прекрасно сказал, что «на все отозвался он сердцем своим», не мог не замечать гигантских успехов книгопечатания. На протяжении XVIII века, то есть как раз в эпоху, когда он жил и творил, появилось более полутора миллионов книжных изданий — каждое тиражом от двух до трех тысяч экземпляров. Это означало колоссальный скачок в области умственного общения. Слово писателя как бы приобрело быстролетные крылья. «Чтобы обойти Европу, — пишет Р. Эскарпи, — „Божественной комедии" понадобилось более четырех столетий, „Дон-Кихоту“ оказалось достаточно двадцати лет, а „Вертеру“ — пяти лет» [137, с. 25].
Пока книга оставалась рукописной, крайне узкой была ее социальная база. Правда, и печатная книга не сразу стала достоянием широких масс, которым ее стоимость была явно не по карману. Да и какая ничтожная часть населения любой из стран Европы умела тогда читать!