Врач легко и быстро натянул резиновые перчатки.
– Ну-ка, батенька, покажите мне свое хозяйство, – попросил он и вдруг стеклянной палочкой ловко залез, гад, туда, где болело. Сидоров даже морально подготовиться не успел, запоздало охнул.
– Это-то зачем? – только и спросил.
– Мазок для анализа, чтобы быть уверенным в правильности лечения, – скороговоркой пробурчал врач.
Но это было еще не все. Мучитель в белом халате сунул Сидорову прямоугольную стекляшку:
– Держите вот так, поближе, на нее должно капнуть, – и доктор попросил нагнуться.
Сидоров не успел и глазом моргнуть, как позади инородное тело бесцеремонно вторглось в его тело.
– Иттить твою налево, ты чего там творишь? – зарычал он, будучи в травматическом и культурном шоке.
– Массирую вашу простату, уважаемый, все-то вам расскажи, какие любопытные, – проворчал врач, активно орудуя пальцем. – Капает? Капает, спрашиваю?
– Да ничего не капает. Мне из-за живота не видно. А что должно капать-то?
– Простатический сок, если так интересно. Чтобы исследовать его на лейкоциты. Больно, что ли?
– Да мало радости. Во, кажись, капнуло.
Наконец врач, вроде бы, утихомирился. Сидоров торопился застегнуть брюки, затянуть ремень, после пережитых потрясений его потряхивало.
– Придете ко мне с результатами анализов через недельку, а пока я выпишу вам таблетки, они хотя и дороговатые, но зато эффективные, – сказал на прощание уролог. – Да, и горячую ванну примите, прогреться не помешает.
После визита к врачу Сидоров был охвачен громадным, исступленным стремлением никогда в жизни не возвращаться в проклятый пыточный кабинет. В сочетании с желанием избавиться от болячки это делало его чрезвычайно дисциплинированным больным. По вечерам он принимал горячие ванны, купил дорогущие таблетки и глотал их в строгом соответствии с указаниями врача. К его радости, улучшение он почувствовал почти сразу. Резкая боль утихла, вскоре и совсем ушла. А струя – о, это было счастьем! – струя с каждым днем набирала силу, она крепчала, делалась тугой, звонкой и уверенной, словно пробила наконец-то ненавистную, мучительную преграду и устремилась к долгожданной свободе.
Окрыленный текущим выздоровлением, Сидоров, теперь щепетильно, с пристрастием относясь к собственному организму и помня вопрос врача о половой жизни, и на жену стал «поглядывать» чаще. Как можно регулярнее.
Однажды зимним, ясным днем они поехали проведать дачу. Сидоров широкой деревянной лопатой выскребал снег из дачного дворика, а жена фотографировала мобильником снегирей на яблоне. Крутой сенсорный телефон ей подарила дочь, которая была замужем за полковником и жила в другом городе. Сидоров намахался лопатой, голова под шапкой взмокла, решил отдохнуть, и захотелось ему сделать отметину на чистом, белом, как сахар, свежевыпавшем снеге. Поскольку в последнее время, настрадавшись, он получал от процесса несказанное физиологическое и эстетическое удовольствие, Сидоров выбрал для облегчительной церемонии нетронутый его лопатой участок дворика возле баньки. Жена Маруся стояла рядом за заборчиком и целилась айфоном на красивых красногрудых птиц. Увлеченная съемкой, она его не замечала, а он, глядя на ее румяное милое лицо, решил вдруг сдуру не чертить на снегу имя «Маша», а сделать ради хохмы ее портрет. Он вгляделся в ее лицо и, помахивая выверенными (или ему так показалось) движениями, направил упругую струю, словно кисть, на белоснежную, нетронутую целину.