Ввели Сидорова – руки за спиной, глаза по сторонам нагло – зырк, зырк, вид независимый, как у зэка-рецидивиста, сам весь какой-то нервный, дерганый. «Ну, дядя Толя, тебя и не узнать. Неужели ты всегда был такой? Или за ночь так изменился?», – озадаченно подумал Богема.
С Сидорова сняли наручники, усадили за стол, а Богема теперь сидел у стены на стуле.
– Давайте, Анатолий Петрович, выкладывайте, что там у вас за условие. – Голос у белой рубашки мягкий, доброжелательный, будто не говорил он только что с Богемой стальными, чеканными фразами.
– Мужики, я сделаю всё, как надо, даже не сомневайтесь, – сказал Сидоров, потирая запястья. – Прошу только об одном: пусть бесноватый извинится.
– Кто? – переспросила белая рубашка.
– Бесноватый. Ну, тот, из-за которого началась вся эта буча. Ну, из-за которого вы меня в тюрьму хотите посадить.
Никто не ожидал такого поворота. С минуту все молчали, переваривая услышанное.
– Зачем вам это? – спросил седовласый.
– Как бы вам объяснить, чтобы вы правильно поняли… – Сидоров мучительно подбирал слова. – В общем, надорвал он меня, что ли, когда свой портрет топтал, а это был шедевр, я всю душу вложил… И, наверное, из-за этого я морально расклеился. Ну, то есть пропал кураж! Нету куража! Я чувствую, что не то, не то! Последний портрет был в браке.
Седовласый и белая рубашка повернули головы к Богеме за подтверждением. Тот глубокомысленно кивнул, скорбно поджав губы. Но сам, припоминая последнюю работу Сидорова – портрет нефтяника, никак не мог согласиться, что он был плох.
– Вот если бы вы разрешили мне дать ему в морду, я бы моментально восстановился, – продолжал Сидоров. – Но вы ведь не разрешите. Тогда пусть извинится. И больше ничего не надо. Пусть извинится.
– А вы уверены, что это поможет? – настороженно спросил седовласый. – А если не поможет, что тогда?
– Тогда рубите голову. Но я уверен, что поможет. Чем угодно, могу поклясться. Я сразу воспряну. Я хочу сделать прекрасный портрет. Но пусть бесноватый извинится. И мне надо домой. Домой хочу! Чего я здесь сижу? Убегать никуда не собираюсь. Для меня высокая честь сделать портрет, о котором мне племяш сказал. Один раз в жизни такое выпадает. Я не сумасшедший, чтобы упустить такую возможность.
Седовласый задумчиво его разглядывал.
– Тем более, мне надо восстановиться физиологически, – добавил Сидоров. – Мне нужны нормальные условия для жизни. Чтобы творить. Иначе может не получиться. А кому это надо? Никому не надо.
* * *
Они ехали по малолюдным вечерним улицам.
– Дядя Толя, скоро в городе кипиш начнется, начальство на ушах будет стоять, – сказал Богема. – Благодаря тебе, на нашу депрессивную дыру обращают внимание. Глядишь, в этот раз дороги отремонтируют, больницу новую построят, зарплату людям поднимут. Всё-таки большой ты у нас человек.