Идеальный поворот, три гребка и вдох. Финиш приближался.
Но элегантные шутники в чёрных квадратных шапках и такого же цвета мантиях не учились в Щернсберге, их не ждали впереди полтора года плена, они были свободны от совета и всего такого и жили в своём собственном мире, где соседствовали справедливость и юмор. А значит, не следовало сравнивать себя с ними. Хотя они, возможно, тоже сопротивлялись бы давлению. Как всякий свободный человек.
Да-да. Человек обязан сопротивляться.
У Пьера нашлось бы множество слов, чтобы доказать обратное. И пусть его аргументы выглядели непробиваемо. Он все-таки ошибался, настаивая, что Алжир сможет обрести свободу, следуя учению Ганди. Пьер, который знал французский, сам прочитал и пересказал Эрику предисловие Сартра к одной книге, где толковалось о жестокости колонизаторов. Бороться с пытками ненасильственным путем? С помощью юмора, что ли?
Последние пять метров, и ладони на кафеле.
Он лежал какое-то время, держась за нейлоновый канат с пробковыми поплавками, отделявший его тренировочную дорожку от остального бассейна. Усталость растеклась по всему телу, и светильники на потолке представали в окружении мерцающих радуг. И всё виделось как в тумане, а сердце, казалось, бьется где-то ниже живота.
На чём он закончил? Где-то на французском писателе? Нет, на том, что человек должен сопротивляться. Просто-напросто должен, потому что это правильно. Что касается квадрата, его, кстати, тоже требовалось упразднить. Или оставить, если бы… если бы…
Нет, он слишком устал. Мысли начали путаться.
Он откинул голову назад в воду привычным движением, чтобы собрать волосы сзади на затылке, прежде чем взялся руками за край бассейна и выбрался наверх. Ноги словно онемели да и отяжелели, когда он шёл в баню. Давала о себе знать новая методика из США. Там, в жаре, когда он сидел и растирал мышцы бёдер, чтобы убрать ощущение тяжести и одеревенелости, способность думать медленно вернулась к нему, как пузырьки воздуха, пробивающие себе дорогу к поверхности.
Итак, Пьер начал отказываться, Арне тоже. Надо дождаться следующего кандидата на удар-на-один-шов и предложить ему присоединиться.
Подходящий случай представился почти сразу же.
Худшего из старших по столу звали Отто Силверхиелм. Он происходил из дворян, учился в третьем классе гимназии и не являлся членом совета. Этот раздавал горчичники почти за каждым ужином, и ему явно нравилось сие занятие. Он использовал малейший проступок, чтобы пофилософствовать о непристойном поведении за столом, а потом подзывал к себе очередного «нарушителя правил», замахивался вроде как изо всех сил, несчастный школяр, естественно, съеживался, ожидая болезненного удара, но Отто умело останавливался в паре сантиметров от критической точки. И все безудержно смеялись. Номер мог повторяться два-три раза, прежде чем следовал удар по-настоящему. Но хуже всего было попадаться ему под пробку графинчика, то есть под удар-на-один-шов.