«Ты — боец, Эрик, а бойцы всегда и везде в почёте. Сейчас ты выходишь в другой мир, где никакие члены совета не смогут до тебя добраться».
«Надо нам поддерживать связь и в будущем, — сказал Журавль. — Я хочу знать, как всё сложится для тебя».
«Прощай, Журавль. И спасибо за отметку».
«Тебе не за что благодарить меня. Вы двое действительно чего-то стоили…»
«И Пьер?»
«Да, именно. Передай ему от меня большой привет, если вы когда-нибудь встретитесь».
Такси уже начали челночные рейсы на станцию в Солхове для тех, кого не забирали родители. Весь школьный двор сверкал от больших и, главным образом, чёрных автомобилей.
Перед заключительной церемонией в актовом зале, посвящённой вручению наград и спортивных призов, Эрик прогулялся до поленницы у дороги для вывозки леса. Там всё ещё лежала вместе с перчатками уже успевшая покрыться плесенью его шапка с тремя отверстиями.
Он не ожидал, что вспомнят о нём. Но когда пришла очередь награждать за самые высокие отметки в реальной школе, директор витиевато объяснил, что, конечно, при мысли о необычном проколе с поведением, который здесь и сейчас не имеет смысла обсуждать, возникали определённые сомнения, но отличные оценки ведь всё равно являются отличными оценками.
И под вежливые аплодисменты Эрику пришлось подниматься и кланяться и принять роскошное издание Карла Фриса с печатью школы на форзаце — премиальную книгу, изначально предназначенную Пьеру.
Сверху со сцены он обвёл взглядом актовый зал, украшенный берёзовыми ветками, облаченных в пиджаки учеников, которым предстояло вернуться в этот ад, их помпезных родителей, не знавших, или не желавших знать, или даже одобрявших жизнь в Щернсберге.
Было бы непростительной трусостью не поставить свою точку на этом празднике.
Повернувшись в сторону публики и спиной к директору, Эрик медленно вытащил шапку с тремя отверстиями и растянул её одной рукой, чтобы все увидели, какое именно швейное изделие выставлено перед почтенной публикой.
Сначала осторожно зааплодировали только несколько его одноклассников. Он поднял шапку над головой и заставил себя стоять неподвижно. К аплодисментам присоединялось всё больше и больше реалистов, и скоро весь зал буквально захлебнулся от выплеснувшихся эмоций. Как будто знаменитый пианист только что закончил свой сольный номер (во всяком случае, такое сравнение внезапно пришло ему в голову).
Тогда он поклонился в знак благодарности и окончания представления и сбежал вниз по лестнице. И далее прямо к одному из ожидавших такси, куда заранее уже были снесены его скромные пожитки. Когда машина тронулась с места, он решил не оглядываться. Щернсберга больше не существовало.