Когда он вошёл в комнату, она медленно поднялась, улыбнулась и протянула к нему обе руки. Потом они долго обнимались, не произнося ни слова. У него вдруг возникло ощущение, что за эти годы она стала меньше ростом, в ней даже появилось что-то птичье. Он осторожно высвободился из её мягких объятий. Оба вытерли друг другу слёзы.
За ужином всё равно создалось ощущение, как будто он находился в гостях. Он говорил, главным образом, сам или, как это могло показаться со стороны, просто старался поддерживать беседу, чтобы за столом не воцарилась тишина. Он говорил о будущем, о Пьере, об огромной горе Маттерхорн, которая вершиной упиралась прямо в небо, о том, что он обещал Пьеру однажды покорить эту вершину, о том, что он будет изучать юриспруденцию с целью стать адвокатом, и в таком случае ему следовало выбрать гимназию Норра Рил или Ёстер Рил. Да, осталось просто выбрать, поскольку самые высокие требования в Стокгольме не превышали двадцати баллов, а у него в любом случае (благодаря аресту, улыбнулся он про себя) набралось двадцать семь.
«Но, что касается отметки за поведение, здесь радоваться нечему. „Д“? Такого я никогда не слышал, — сказал папаша. — Действительно было настолько необходимо трахать именно официантку?»
Папаша беззаботно жевал и пытался делать вид, как будто он просто мимоходом сделал замечание о погоде в начале лета. Эрик успел заметить предостерегающий взгляд матери.
«Это тебя совершенно не касается, и ты не должен лезть в мою личную жизнь», — ответил он, подумав несколько секунд. И потянулся небрежно за солонкой.
Тогда папаша ударил. Так, во всяком случае, Эрику представилось. Ударил по носу и попал идеально. Какая чушь…
«Как я сказал, — повторил Эрик, — это тебя не касается. Я, кстати, поеду и встречусь с ней достаточно скоро».
«Этому не бывать!»
«Бывать. Можешь не сомневаться».
«Тогда мы поговорим об этом после еды».
Остаток ужина получился мрачным и молчаливым. Эрик рассматривал пылинки, которые светились в лучах вечернего солнца, проникающих сквозь окно. Он дул на них, так что они кружились, как горящие звёздочки в своём микрокосмосе. А потом легко, как бы играючи, отклонил назад голову, когда папаша, действительно, вознамерился ему заехать.
Он, вероятно, сумасшедший, подумал Эрик. Будь помоложе, обернулся бы Силверхиелмом. То есть префектом в месте, которого больше не существовало. Или Силверхиелм мог бы обернуться папашей. Неужели злодеи никогда не переводились? Выходит, от них вообще не отделаться? Они останутся, даже если ты сожжёшь эмблему с Орионом или сделаешь вид, что забыл название Щернсберг.