Вообще отношения между обитателями Шан-Долон были очень интересными и своеобразными. Многие из нас работали в мастерской, занимались какими-то поделками. Я, например, рисовала. Таких кистей и красок, как в этой тюрьме, я никогда в жизни не видела. Считалось, что я делаю свои рисунки на продажу, но за стены Шан-Долона они даже не выходили — их раскупали надзиратели, а деньги перечисляли на мой тюремный счет, так что в магазине я могла купить какие-то предметы личной гигиены, дозволенную парфюмерию, сигареты, продукты. Заключенные очень любили дарить друг другу свои поделки, так что из мужского отделения в женское и наоборот все время пересылались очень трогательные подарки. Романы здесь вспыхивали мгновенно, история Шан-Долона даже знает несколько свадеб между заключенными. Свадьбы, вернее, обряд бракосочетания, законом не запрещены, но поскольку Шан— Долон — тюрьма следственная, то никаких свиданий и интимной жизни заключенных, вступивших в брак, не позволялось. Вот после вынесения приговора и перевода в обычную тюрьму такие встречи были предусмотрены. Кстати, недавно я получила на свой домашний адрес письмо, в котором лежала открытка-приглашение на церемонию бракосочетания в Шан-Долон. Как я уже рассказывала, мужчины и женщины в тюрьме гуляли отдельно и в разное время. Когда мы выходили на прогулку, то все мужское население устраивалось у окон своих камер. Женщин прогуливали с часу до двух часов дня. Летом жарища невероятная, солнце так и палит. Официально разрешалось загорать только в купальниках. Но откуда у зэчек могли быть купальники? Наиболее смелые сбрасывали с себя одежду и загорали в нижнем белье. Что творилось в эти моменты с мужиками, передать не могу. Вот так и начинались тюремные романы. Приглянувшейся даме кавалер считал своим долгом тотчас отправить письмо. Система тюремной почты была отработана до мельчайших деталей, и называлась эта почта на тюремном жаргоне «е-е». Для начала нужно было сплести тонкую, но прочную веревку длиной метров двенадцать — пятнадцать. Для этого использовалось все, что можно было вынести из мастерской, женские колготки, припрятанные от надзирателей, старые простыни. Один конец веревки оставался в руках, к другому привязывался целлофановый пакет. В пакет укладывалось письмо, а в качестве груза апельсин или яблоко. Вот этот привязанный к веревке пакет метался на другой этаж, где уже в назначенное время дежурил человек с высунутой из окна шваброй. Нужно было умудриться метнуть это «лассо» так, чтобы пакет обмотался вокруг швабры или по крайней мере зацепился за нее. Конечно, отправка почты от мужчин к женщинам происходила более ловко. Женщины то и дело роняли из рук конец веревки, и тогда письмо забирали надзиратели. Они знали о нашей переписке, но не письма их беспокоили, а передача наркотиков. Вот за этим следили действительно строго, а на передачу писем смотрели сквозь пальцы. Об этом я знаю потому, что в моей камере то и дело появлялись заключенные-наркоманки.