Помогло, как частенько бывает, то самое счастье, что зовется несчастьем. У работяг, занимавшихся ремонтом зала, не хватило облицовочного камня. В углу мерзко зияла чернотой невесть для чего продолбленная дыра. Но вечно поддатого прораба смутить было невозможно. Его устойчивая психика хронического пьяницы непробиваемой броней охраняла помутненное гремучей смесью водки с пивом сознание. На грозный вопрос, куда подевался камень, он ответил вроде бы невпопад, но в принципе весьма логично:
— А сюдой, хозяин, можно электрокамин вмандюлить. Будет красиво».
Слово «хозяин», произнесенное этим хитрюгой с максимальным иезуитским почтением, решило исход несостоявшейся схватки. Так меня еще никто и никогда не называл. Приосанившись, я буркнул «ладно, подумаю» и твердой, как мне казалось, походкой, покинул свои будущие владения, стараясь не заляпать цементным раствором и без того потерявшие цвет некогда белые кеды. Как-то стихийно образовался рядом с электрокамином ручеек — очередной брак ремонтников, который услужливый ум лентяя, больше всего на свете избегающего жизненных осложнений, трансформировал в невнятное, но, как мне казалось, романтическое название «Ручеек у камина».
…Выбирая с особой тщательностью одежду — что ни говори, день-то знаменательный, я мурлыкал привязавшуюся с самого утра фронтовую песенку, которую когда-то очень душевно исполнял актер Михаил Ножкин. Впрочем, слова песни я по своему обыкновению переиначил и вместо лирического «Бери шинель, пошли домой», напевал: «Бери рюкзак, пошли в кабак». На улице уже вовсю припекало июньское солнышко. Похоже, Москву решило навестить лето. Погода явно соответствовала душевному состоянию. Решив, что ехать на открытие собственного ресторана в общественном транспорте как-то нелепо, а пообедать я наверняка теперь смогу и в новом заведении, я бездумно истратил последнюю сотню на рискованную поездку в раздолбанном мото-средстве неопознаваемой породы. Водитель-узбек, по случаю жары скинувший сандалии и чернея никогда не мытыми пятками, согласился подвезти меня за столь ничтожную плату при условии, что я буду показывать ему дорогу. Управившись с ролью штурмана, вновь испеченный ресторатор через полчаса переступил порог, оказавшись в прохладе уютного вестибюля, еще пахнувшего свежей краской.
Здесь меня приветствовали два новых сотрудника — повара Овик и Сан Саныч. Хмурый пятидесятилетний Сан Саныч, длинный и худой как жердь, в белоснежной поварской куртке, молча протянул мне огромную красную лапищу. Лицо его при этом исказила гримаса, очевидно, обозначавшая улыбку. Коротышка Овик, хотя и значился мангальщиком, был облачен в непомерно длинный клетчатый пиджак. С присущей всем кавказцам экзальтацией, он разразился целой речью, суть которой сводилась к следующему: у меня, как он надеется, должно хватить мудрости во всем слушаться советов, его, Овика — волшебника и кудесника в своем нелегком деле. Только в этом случае мне уже в ближайшем будущем надо будет серьезно позаботиться о том, где хранить те несметные богатства, что появятся от продажи приготовленных им, Овиком, шашлыков. Тех самых, что таять будут даже не во рту, а в руках тех многочисленных посетителей, которые день и ночь начнут толпиться в очереди. Образ тающей в руках баранины почему-то вызвал у меня легкую тошноту, и я поспешил прервать излияния повара решительным «пора работать».