– Черт, а этот мужик мастак рассказывать всякие истории!
– Я поездил с ним немного, – кивнул Ган, гордясь таким знакомством. – У него их пруд пруди.
Ронни протянул руку через борт повозки и, подхватив сумку, поставил ее на землю, а потом полез за кожаным саквояжем.
– Эй, – окликнул его Ган, – это принадлежит мистеру Файерфилду!
– Я знаю. – Ронни поставил тяжелый саквояж на землю и потянулся за следующим. – Он сказал, чтобы я занес все это внутрь. – Он забрал остатки багажа и похлопал Гана по плечу. – А ты, приятель, теперь свободен, можешь ехать.
Из уст мальчишки это прозвучало оскорбительно и глупо. Ган откинулся на деревянную спинку сиденья и скрестил руки на груди:
– Нет. Я подожду мистера Файерфилда.
– С тобой все, приятель. Он сказал отослать тебя. Езжай своей дорогой.
Ган презрительно сплюнул на землю и ухмыльнулся:
– Ты, должно быть, неправильно понял. Мы с ним будем ездить еще по меньшей мере неделю. Наверное, он просто хочет заночевать в этом городе.
– Ты ему кто – мать родная? А расслышал я все правильно. – Ронни нахмурился. – Он сейчас курит дорогие сигары и прихлебывает скотч. Он сказал: «Не поеду я дальше на север. Какой смысл ехать дальше, когда уже нашел то, что нравится?» – Парень пытался подражать американскому акценту, но получалось у него отвратительно. Ронни просто сиял. – Нет, я ясно слышал каждое его слово. Этот малый разговаривал со мной как с приятелем. «Ронни, мальчик мой! – сказал он. – Принеси багаж и отошли этого бедолагу домой! – А потом добавил: – Клянусь, если я посижу в этой развалюхе еще хотя бы минуту, мои яйца не выдержат и треснут, как грецкие орехи!»
Ронни смеялся этой шутке до слез, потом вытер глаза, подхватил сумки и согнулся под их тяжестью.
Ган как будто проглотил что-то колючее, ободравшее горло. Желудок его тоскливо сжался. Бедолага… Вот как он отозвался о нем. «Отошли этого бедолагу домой!» Изнутри поднялась волна жара. Он покраснел и сжался на скамейке.
– Он еще что-нибудь говорил?
Ронни задумался на минуту:
– Ах да, он сказал: «От вида этого уха у меня мурашки бегут по коже!» – Он снова поднял багаж. – Господи, закрой ты его как-нибудь, приятель. У всех мурашки по коже, кто на тебя смотрит.
Ган смотрел, как Ронни Питерс, покачиваясь, идет через улицу, следил за каждым движением, пока тот не скрылся в конторе. Слова эти причинили ему боль. Они снова и снова всплывали в памяти, раня. На секунду Гану показалось, что он все неправильно понял, и попробовал списать это на нахального молодого выскочку, но он был знаком с манерой разговора мистера Файерфилда и узнавал ее в каждом слове.