– Князя Степняка-Казареева?
– Нет, – усмехнулся Генрих, вспомнив тогдашнее свое изумление. – Наказанию подвергся некто Шершнев. На этом все они стояли твердо. Негоже, мол, марать столь славную фамилию. Так что Шершнев, Тата. Поэтому и церемонию разжалования устроили в полку. Я же там служил, и именно под фамилией Шершнев.
– Генрих, а кому принадлежало имение?
Надо же, она знала куда больше, чем он мог предположить. Интересовалась? Выясняла? По-видимому, так.
– Это поместье моей матери.
– А кто у нас мать?
Интересный вопрос! Не первый и наверняка не последний. Ум умом, но интуиция и сама по себе дорогого стоит!
– До брака с моим отцом она носила фамилию Ягеллон, оттуда и Шершнево.
– Так ты, Генрих, с половиной европейских династий в родстве!
«Издеваешься?»
– Ну, какое там родство! – отмахнулся Генрих. Ему показалось на мгновение, что Наталья знает даже больше, чем он подумал мгновение назад. Но фамилия Ягеллон удивила ее не на шутку, так что, скорее всего, на такую глубину она еще не копнула. Да, если бы и копнула, что с того? Есть и есть, только ленивый не знает! Но, как говорил Александр Сергеевич, «мы ленивы и нелюбопытны».
«Что есть, то есть…» – Генрих посмотрел на Наталью и развел руками, словно извиняясь за историю, которую рассказал.
– Глупая история, если разобраться. Кровавая, жестокая и глупая. Но одно другому не помеха.
– Что же произошло на самом деле?
– Ты хочешь услышать еще одну версию событий? Изволь! – Генрих решил плюнуть на доводы разума и выпить. – Тебе налить?
– Даже и не знаю…
– Значит, налить, – он плеснул им обоим по чуть-чуть и снова обернулся к Наталье. – Понимаешь, Тата, какое дело, я ведь тебе рассказываю все, как было. Так я это все видел, так понимал. И не я один. Месяца не прошло – я еще и до Сибири не добрался, этап только-только Заитилья достиг – а мне уже сообщают… – Он вздохнул, вспомнив тот день в холодной степи, впервые за весь разговор ощутив приступ гнева. Этот гнев… Генрих был уверен, что все давным-давно перегорело, угасло. Костер превратился в кострище, и все такое. Однако ничего не умерло, оказывается. И огонь лишь дремал под пеплом и золой. Ждал своего часа. Дождался. Полыхнул неярко, пробуя силу, когда Генрих просматривал содержимое двух картонных коробок, заполыхал, едва ли не в полную силу, сейчас, едва вспомнились те горестные дни.
– Здравствуйте, Генрих! Вася просил кланяться!
– Генрих!
Похоже, он надолго задумался, вспоминая тот день, переживая его заново.
– Извини!
– У тебя было такое лицо…
– Плохие воспоминания, знаешь ли, – извинился он. – Думал, забылось уже, не болит, а оно вдруг разом, как полыхнет! – Генрих залпом выпил старку, налил еще и выпил почти без паузы, не успев даже по-человечески вздохнуть. – Извини! Так о чем я говорил? Про степь? Про Заитилье весной сорокового?