– Давай приставать, капитан; похоронить покойников надо.
Капитан взялся за веревку, протянутую в рубке над головой, и потянул. В низких берегах, заросших тальником и черемушником, забился густой бас пароходного гудка.
– Однако, приставать будем! Хоронить… – проговорил шкипер. Подтверждая его слова, с буксира прогремел металлический, усиленный рупором голос.
– Эй, на барже, хороните жмуриков! Только быстро, быстро!
– Жмуриков, прости господи! – заворчал Илья Степаныч. – Слышь, Кузьмич, жмуриков, словно и не люди.
– Так оно и есть, Степаныч. Нешто с людьми так можно. Со скотиной и то лучше! – У шкипера зло заблестели глаза.
– Придется докладать. Спят поди уже! – Широких забросил винтовку за спину и ступил на ступеньку лестницы. Пока Илья Степаныч спускался вниз, открылась дверь каюты и на палубе появился Стуков с заспанным лицом.
– Че, хоронить? – спросил он у милиционера.
– Хоронить, – подтвердил караульный.
Стуков аппетитно потянулся, громко зевнул, широко открывая рот. Затем посмотрев на Широких, строго приказал:
– Выводи своего дружка, Кужелева, с мужиками! Да пусть не тянут…
Милиционер вошел за ограждение и склонился над полуоткрытым люком.
– Иван! – громко позвал Илья Степаныч. – Выводи свою команду! – и стал прислушиваться, глядя в полумрак трюма.
Ответа не было.
– Слышишь, что ль?!
– Слышу! – донеслось в ответ из глубины баржи.
Иван отстранил от себя жавшуюся к нему Настю и встал.
– Пошли, дядя Лаврентий! – парень остервенело чертыхнулся. – Нашли работу… Сволочи!
Следом за Лаврентием поднялся Николай Зеверов и еще несколько мужиков. Опять заголосили бабы…
– Осподи, да когда же придет этому конец! – побледневшая Настя смотрела на мужа испуганными глазами.
И часа не прошло, как подневольная команда управилась с привычным делом. Гражданских панихид «врагам народа» не полагалось, их, как заведено на Руси, не предавали земле, а покидали в вырытую наспех яму и так же небрежно забросали землей. Стоящий над душой конвой все торопил и торопил, где уж тут все сделать по-человечески.
Примерно через час снова натянулся буксирный трос, и старый пароход покряхтывая и астматически вздыхая, потянул караван вверх по реке.
Наступила прозрачная северная ночь. На вершинах таежных великанов пурпурным заревом горела заря, окрашивая в красный цвет широкую ленту на отливающей тусклым металлом водной поверхности. Казалось, что буксир мешал плицами колес не воду, а саму кровь. Человеческую кровь…
Как бывает на Севере, вечерняя заря переросла в утреннюю. Белые сумерки незаметно превратились в серебристо-прозрачное летнее утро. Над вершинами деревьев показалось солнце.