– Скажите, а если бы к вам обратились люди – злые враги, безумцы – с просьбой поехать за рубеж, в Великобританию, Россию, Швецию или в Швейцарию, и стать посредником, передать какое-либо письмо, эта просьба оказалась бы для вас осуществимой?
– Быть посредником – естественное для меня состояние.
– Почему так?
– Потому что посредничество между людьми в их отношениях к Богу – мой долг. А отношение человека к Богу нужно только для того, чтобы он чувствовал себя человеком в полном смысле слова. Поэтому я не отделяю отношение человека к Богу от отношения человека к другому человеку. В принципе это одно и то же отношение – отношение единства. Поэтому всякое посредничество между людьми в принципе является для меня естественным. Единственное условие, которое я для себя при этом ставлю, чтобы это посредничество вело к добру и осуществлялось добрыми средствами.
– Даже если посредничество было бы злом для нашего государства?
– Вы вынуждаете меня давать общие оценки. Вы прекрасно понимаете, что, если государство строится на насилии, я, как духовное лицо, не могу одобрять его в принципе. Конечно, я хотел бы, чтобы люди жили иначе, чем они живут. Но если бы я знал, как этого добиться! В принципе я хотел бы, чтобы те люди, которые сейчас составляют национал-социалистское государство, остались живы и все составляли бы какое-то иное единство. Мне не хотелось бы никого убивать.
– По-моему, предательство страшно, но еще страшнее равнодушное и пассивное наблюдение за тем, как происходит и предательство, и убийство.
– В таком случае может быть только одно участие в этом: прекращение убийства.
– Сие от вас не зависит.
– Не зависит. А что вы называете предательством?
– Предательство – это пассивность.
– Нет, пассивность – это еще не предательство.
– Это страшнее предательства…»
Айсман почувствовал, как здание стало сотрясаться. «Наверное, бомбят совсем рядом, – подумал он. – Или кидают очень большие бомбы… Странный разговор…»
Он позвонил к дежурному. Тот вошел – иссиня-бледный, потный. Айсман спросил:
– Это была официальная запись или контрольная?
Дежурный тихо ответил:
– Сейчас, я должен уточнить.
– Бомбят близко?
– У нас выбило стекла…
– А в убежище вам уйти нельзя?
– Нет, – ответил дежурный. – Это запрещено.
Айсман хотел было продолжать прослушивание, но вернувшийся дежурный сообщил ему, что Штирлиц запись не вел. Это осуществлялось по указанию контрразведки – в целях контрольной проверки сотрудников центрального аппарата.
Шелленберг сказал:
– Это были тонные бомбы, не меньше.
– Видимо, – согласился Штирлиц. Он сейчас испытывал острое желание выйти из кабинета и немедленно сжечь ту бумагу, которая лежала у него в папке, – рапорт Гиммлеру о переговорах «изменников СД» с Западом. «Эта хитрость Шелленберга, – думал Штирлиц, – не так проста, как кажется. Пастор, видимо, интересовал его с самого начала. Как фигура прикрытия в будущем. То, что пастор понадобился именно сейчас, – симптоматично. И без ведома Гиммлера он бы на это не пошел!» Но Штирлиц понимал, что он должен не спеша, пошучивая, обговаривать с Шелленбергом все детали предстоящей операции.