Басмач лишь проводил взглядом долговязого Назара, потрусившего куда-то вдаль, оглянулся на лежащий ничком труп адахаровкого воина, и с силой захлопнул двери трансформаторной будки.
«Остановить и навалять по первое число, чтобы не грубил старшим и вообще дружил с головой? А оно вообще надо, кто они друг другу? Так, случайные попутчики. Но ведь подохнет же! Повернет за ближайший угол и сдохнет, гаденыш, предварительно нагадив со страху в штаны, – Басмач с силой саданул кулаком по гнилой жести будки. Он второй раз в жизни стоял и не знал, как ему поступить. – В чем-то возможно пацан и прав: боюсь, осторожничаю. Чего боюсь, смерти? Так никогда ее костлявую не страшился, кому суждено утопнуть, в огне не сгорит. Тогда, может, слишком долго гонялся за Айдахаром?»
Мысль о том, что процесс преследования Айдахара стал самоцелью, идеей фикс, заставила призадуматься еще крепче. Что он, Басмач, хочет в итоге? А хочет простого: найти и поквитаться. Есть же некто, кто посылает эти конвои смерти в степь, есть. Значит, именно его и следует найти. Найти и убить, но сделать это медленно, и с расстановкой. Этот гад должен прочувствовать на себе все то, что сотворил с другими. А Назар? Назар свой выбор сделал, тут их дороги расходятся.
От некоторого переосмысления целей и задач, Басмачу даже как-то полегчало, гора можно сказать с плеч свалилась. Возможно за год – а целый год это срок не малый, – цель как-то поистерлась, замылилась. Так бывает. Но теперь вновь обрела ясность. Да, и одному все же легче. Хотя… нет. Одному спокойнее, не легче.
Назар буквально летел к лагерю Айдахара, ведь наконец-то он сам, один, покончит с обидчиком сестры и спасет ее. Как спасет и как справится с целой оравой охраны? Этого он пока не знал. Да, и не важно как именно, сымпровизирует. В конце концов, цирковой он или нет?! Смог выжить в подземельях Академгородка, значит, сможет и это. «Война план покажет», – любимая присказка Шимуна подходила сейчас как никогда.
Оказавшись в прямой видимости перед конвоем, Назар сбавил прыти и, бочком протиснувшись между стеной ржавого ангара и кучей сваленных труб, спрятался за стопкой бетонных плит, поросших полынью. Он принялся наблюдать. Вблизи, на расстоянии каких-то полусотен метров, машина казалась просто гигантской стальной змеей.
Если все в мире после Напасти в основном было ржавым, в потеках, то здесь черные, будто вороненая чешуя, бока так и блестели на солнце. С самого высокого и длинного вагона иногда вырывались струи пара, и вообще, кроме злобы от него исходил шум. Назойливый гул, меняя тональность, становясь то ниже, то выше, он расходился волнами. От звука вибрировал сам воздух, и ныли все без исключения зубы. По крыше, бряцая не в такт оковкой сапог, прогуливались двое с автоматами. Оба то сходились в одной точке, то снова расходились в разные концы. А внизу, вокруг конвоя кипела работа.