Схватившись рукой за леер, Мослаков пригнулся, сменил рожок у автомата, пустой бросил под ноги, прямо на палубу, поспешил к рулевому. По пути перепрыгнул через убитого мюрида, оскользнулся на натеке крови, выругался, впрыгнул в рубку. Ишков, морщась и непривычно зло скаля крупные зубы, крутил штурвал сторожевика, закладывая глубокие виражи то в одну сторону, то в другую.
Влево — вправо, влево — вправо.
Действовал он одной рукой, вторая была прижата к плечу. Сквозь растопыренные пальцы текла кровь.
— Что, зацепило?
Вместо ответа Ишков мелко затряс головой. В глазах у него стояли слезы.
— Только что, — наконец произнес он.
— Сейчас я тебя перевяжу…
— Больно, — шмыгнув носом, детским тонким голоском пожаловался Ишков.
— Потерпи секунду, — Мослаков глянул на нос сторожевика — нос был чистым, ни одного человека, осторожно высунувшись из рубки, глянул на корму — как там? Там тоже никого не было.
Ишков заложил очередной вираж.
— Если можешь, минут пять веди корабль ровно, — попросил его Мослаков. — Пусть «быки» вылезут из укрытия.
— Больно, — вновь пожаловался Ишков, сморгнул с глаз слезы. — Одного я все-таки уложил.
— На корме кто-нибудь остался?
— Двое. — Ишков всхлипнул опять. — Я видел двоих. Один из них — наш.
— Как наш?
— Ну, наш. Офицер. Я встречал его в штабе бригады.
— Понятно, — лицо у Мослакова невольно вытянулось и потяжелело. — Понятно.
Да, теперь окончательно стало ясно, что за офицер окопался на корме среди железа. Он подвигал нижней челюстью из стороны в сторону, словно на зубы ему попало некое жесткое невкусное зерно, затем, выдернув из аптечки резиновый пакет, разодрал его зубами, с ходу прилепил к плечу рулевого.
Тот застонал, втянул сквозь сжатые губы воздух, покосился на завалившегося набок Балашова — еще немного, и тот свалится на пол рубки, — сделал болезненное движение, чтобы поддержать мичмана, но не дотянулся и спросил, морщась и трудно дыша от боли:
— Как там ребята, товарищ капитан-лейтенант?
— Хоть и мало нас, но все — калиброванные, как патроны, — Мослаков усмехнулся: слово «калиброванные» ему нравилось. Закашлялся, стер с губ слюну, посмотрел на ладонь. Слюна была красная. Кровь. — А где, говоришь, тот, который в штабе бригады ошивался?
— Офицер? На корме спрятался. Как бы он в машинное отделение не проник, товарищ капитан-лейтенант.
— Не проникнет. А если проникнет, то долго кашлять будет. Там мичман Овчинников сидит.
Мослаков провел рукой по голове. Волосы были заскорузлые от крови, то ли от своей, то ли от чужой — не понять. Разогретый солнцем воздух сделался вязким, противным, будто прокисший вазелин. Было нечем дышать.