Я еще плотнее закрыл глаза и… увидел Сергея. Он стоял навытяжку перед листавшим сопроводительные документы дежурным офицером и, нахально улыбаясь, твердил:
— Семенов, пятьдесят седьмого года рождения, ранее не судим, вдовец… Несправедливо задержан, буду жаловаться, а со следователя — контрибуцию сдеру!
Я видел все происходящее, словно на экране телевизора. Впоследствии, когда Мисютин мне рассказывал о подробностях своего освобождения, мы оба поразились тому, что мои видения и реальные события один к одному совпали как по времени, так и по диалогам. Барон на самом деле сказал: «Контрибуцию сдеру!», и, сопровождаемый наметанными взглядами контролеров, двинулся к тюремным воротам.
Щелкнул электронный замок. Тяжелые ворота с болезненным скрипом отъехали в сторону. Мой бывший сокамерник еще о чем-то пошептался с дежурным и, повернувшись к тюрьме, три раза поклонился.
Через несколько мгновений он уже быстро шагал вдоль черной, покрытой стылой рябью Невы. Мела поземка, застывали на миг на темном, помеченном черным льдом асфальте снежные переменчивые узоры и с шорохом, преобразуясь на лету, скользили дальше. И тонкий шорох этот был все время слышен, перекрывал шум автомобилей, и только звук Сергеевых шагов был еще слышнее и отчетливее — частый и чуть неровный, как удары сердца…
Я досчитал уже до десяти тысяч, а Мисютин не вернулся. Разжав кулаки, спрыгиваю с нар и пускаюсь в пляс.
«Удалось! Удалось!» — радостно стучит в висках.
Пора поднимать хай! Почему я снова один? И вообще, почему я еще здесь!
Начинаю дубасить в двери.
— Чего тебе?! — ворчит дежурный контролер.
— Передай начальству, чтобы срочно вызвали следователя Перфильева и адвоката Поровского! Я должен сделать важное признание!
Контролер ушел, чтобы вскоре вернуться в сопровождении дежурного офицера. Тот без предисловий заорал в «кормушку»:
— Зачем вам следователь, гражданин Мисютин? Вы свое получили!
— Какой хрен, Мисютин? Моя фамилия Семенов!
Офицер о чем-то растерянно пошептался с «вертухаем».
— Вроде бы он! — я разобрал последние слова прапорщика.
Через несколько секунд в «Крестах» началась настоящая паника. Вся администрация тюрьмы сочла своим долгом побывать около пятнадцатой камеры и поглядеть в «глазок» размером с большое яблоко.
Заметив очередную рожу, я начинал топать и громко выкрикивать: «Свободу Семенову! Нет — произволу! Невинным — волю!»
Конечно, не в моих правилах устраивать такую клоунаду, но ведь как-то надо было привлечь к себе внимание.
Подействовало. Спустя четверть часа в камеру влетел Старший Кум — начальник оперчасти Мунтян.