– И… что же? – растерянно поинтересовался Морхинин.
– Не ходите с запиской в Гнездниковский. Не ходите. Толку не будет.
Но, вдохновленный обнадеживающими словами Ковалева, Морхинин поспешил было по указанному адресу, однако чуть не сбил с ног элегантную черноглазую девушку в кожаном плаще. Из-под синей вельветовой кепки ниспадали пряди бесцветных, как платина, волос. Открытые в улыбке зубы и чуть подкрашенные большие глаза сияли. Отброшенные полы плаща показывали ножки, просто убивающие стройностью и стремительностью походки. Девушка казалась неотразимо очаровательна.
Войдя в приемную, она спросила небрежно:
– Веруша, шеф у себя?.. Так че ты сидишь, а не докладываешь, что пришла Баблинская собственной персоной, как договаривались? – Баблинская рассыпала серебристый смешок, распахивая и закрывая за собой дверь.
– Кто она? – шепотом поинтересовался Морхинин.
– Поэтесса и хамка, – шепотом же пояснила секретарша, лицо ее при этом исказилось от ненависти. – Редкая сволочь, – добавила она, наклоняясь к оторопевшему Морхинину, – и дешевая, прости господи…
Надо сказать, до аудиенции к Ковалеву Морхинин давал читать своего «Плано Карпини» одному журналисту-международнику, который жил с ним в одном подъезде в отдельной «трешке» с женой и дочерью, девушкой лет шестнадцати, страдавшей психическим отклонением на сексуальной почве. Эта ее особенность проявлялась, когда родители-журналисты улетали за рубеж, а школьница оставалась наедине с вожделениями юности. У нее постоянно собирались компании молодежи, веселящейся под грохот входящего в моду хардрока, переливчатый визг и взрывы подросткового хохота.
Нечаянно, сумрачным вечером, дочь международников (звали ее Матильда или Матя) приблизилась к возвращающемуся после церковной службы Морхинину.
– Пойдемте ко мне, Валерьянчик, – пьяненьким голоском с сипотцой предложила Матя. – Мне как раз требуется что-то вроде валерьянки.
– Нет уж, детка, обойдись как-нибудь без меня, – отказался усталый Морхинин, представляя реакцию ее родителей по поводу такого альянса. – И вообще мне бы не желалось наблюдать из-за тебя небо в квадратах.
– Ну почему, дядь Валь? Мне скоро шестнадцать. Опять придется дворника звать, – захныкала Матя. – Вы красивый и чистенький, а от него пахнет…
Глаза Мати были круглы и глупы, как у нерпы. Морхинин удалился от нее с поспешностью морально безупречного гражданина.
Ее отец, журналист-международник по фамилии Крульков, был крепыш маленького роста, ходивший по вечерам играть в теннис, заканчивающийся потом бутылкой водки пополам с партнером. Как раз таким «теннисным» вечером Морхинин и столкнулся с Крульковым на улице. Погода портилась, под порывами ветра летели крупные капли дождя, и журналист выглядел немного хмурым. Тем более что он проиграл своему сопернику все сеты подчистую.