– «Илиада»? – не ударил лицом в грязь Зименков. – Гомер?
– «Илиада», Гомер, – подтвердил Морхинин. – Нужные нам слова: Ахиллес, Пелей… Аид…
– Аиды – это евреи? – наморщил лоб Зименков.
– В нашем случае это греческий бог царства мертвых, хотя я тоже однажды слыхал, как оркестрант назвал почему-то своего приятеля «аид». Тут я профан. Да, не забудь: Спартак.
– Стой, Валерьяша, ты пропустил «ахейцев»…
– Читаем дальше…
Однако, сколько ни вглядывались сообщники в текст морхининской повести, никаких «античных» слов обнаружить больше не удалось. Зименков помрачнел.
– Дашь мне рукопись на неделю? – спросил он Морхинина.
– Три распечатки в трех редакциях не вернули… Забирай, хоть насовсем. Мне все равно. Может быть, где-то уже напечатали, заменив автора, название и главных героев. Даже место действия ничего не стоит перенести из Москвы в Питер, например, или… в Ростов-на Дону.
Зименков положил повесть Морхинина в полиэтиленовый футляр и стал одеваться.
– Сегодня мы с сыном еще раз будем тщательно прочитывать твою повесть.
– А я скажу так: это блеф. И повестуха моя никакого отношения к вашим жутким коммерческим тайнам не имеет. Ведь случаются разные совпадения в жизни. Ну, потеряли дуры-бабы, растерехи, нахалки… А ты – код! Всемирная тайна!
– Нет, тут просочилась информация из совершенно закрытых инстанций. Я просто так не стал бы психовать и тебя беспокоить.
– Деньги вон лежат, можешь взять. Еще не потратил робкий поэт.
– Я сказал: «Это подарок!» – неожиданно покраснев, злым голосом крикнул Зименков.
– Хорошо, хорошо. – сказал Морхинин. – Не волнуйся.
Зименков уехал. Морхинин подошел к окну своей не слишком просторной комнаты и долго стоял. Меркнущий свет неба лился ему в глаза, и от этого становилось еще более грустно. Грустно было от странной заварухи с повестью. Возможно, Зименков выдумал все эти выкрутасы и ужасы. Но зачем? Значит, у бизнесмена есть какой-то резон. Есть резон и у редактора Ирины Яковлевны. И в «Ноябре». Кто-то ими всеми руководит, какой-то таинственный кукловод.
А еще было грустно до сосущей тоски, что неожиданно заболела и умерла Христя Баблинская. А нежная, совестливая Юля последние годы ненавидела свою непутевую сестру за то, что она спала и с ее мужем тоже. И даже припомнила давнюю Рождественскую ночь, в которую она бодрствовала, ревнуя Морхинина к Христе. И было неудобно перед самим собой из-за того, что он не заставил себя пойти хотя бы на гражданскую панихиду. Последний раз взглянуть на соболиные брови и траурно опущенные ресницы.
Морхинин открыл в шкафчике старомодного буфета нижнюю створку. Там находилась зименковская «Белая лошадь». По-прежнему запечатанная. Валерьян Александрович хмуро посмотрел на нее. Взял початую бутылку обыкновенной водки и рюмку. Налил и выпил, не закусывая.