– Георгий Секлитиньевич, тут к вам гражданин просится. Пропустить?
Охранник потребовал паспорт. Раскрыл его и долго сверял черты морхининской физиономии с фотографией. Паспорт вернул. Опять помедлил и неохотно разрешил.
По ковровой дорожке, солидной лестнице с бронзовыми перилами Морхинин подошел к высокой двери и постучал. За дверью что-то сказали: он не разобрал, но понял, что войти можно. Обнаружил большой с антикварным оформлением кабинет и представительного мужчину средних лет за письменным столом красного дерева. По бокам стола в глубоких кожаных креслах сидели две дамы примерно такого же возраста, что и директор. Одна была очень респектабельная худощавая брюнетка с бледным лицом. Другая, интенсивно рыжая, намного упитаннее и полнокровнее. Обе сидели, закинув ногу на ногу.
Морхинин поздоровался и протянул директору письмо. Представительный директор, не дрогнув крупно вылепленным лицом, вскрыл его. Глядел в него секунд десять, а затем на Морхинина с таким осуждением в глазах, будто тот попросил немедленно занять ему миллион долларов.
– Вы хотите, чтобы сотрудники нашего мемориала вам помогали? Вам, неизвестному субъекту, с рекомендательным письмом от вашего дружка? Это пошло. И, если хотите, криминально.
– Но… – оторопело заговорил Морхинин, не понимая, чем вызвал негодование директора. – Это же официальный документ. Что тут криминального? И почему я неизвестный субъект? Моя рукопись… кстати, исторического содержания… уже включена в план издательства.
– Значит, вы историк? – вмешалась рыжая дама и сделала удивленное лицо.
– Нет, я не историк, – ответил Морхинин. («И зачем ты вообще вступил в диспут с этими профурсетками? Кто тебя просил?» – так его потом упрекал Обабов.)
– А кто же вы в таком случае? – еще больше удивилась рыжая и быстро перекинула ногу с левой коленки на правую; из-под недлинной юбки мелькнуло что-то заманчиво-неприличное.
– Я певец, – честно признался Морхинин.
– Он певец, – повторил директор, и его крупно вылепленное лицо приняло жесткое выражение. – А у меня триста сотрудников с высшим университетским образованием работают за своими столами с девяти утра до шести вечера, и никто им не предлагает написать очерк о герое войны двенадцатого года!
Морхинину померещилось, что в руке директора возник маленький браунинг. И что он хочет выпустить в него всю обойму.
– Но разве я мешаю кому-нибудь из ваших сотрудников писать о чем угодно и предлагать свои работы в любые издательства? – в свою очередь, за рыжей дамой удивился Морхинин.
– Певцы должны петь, а не заниматься писанием книг о войне 1812 года, – сделав свой голос совершенно ледяным, отчеканил директор. – Вот идите и пойте.