Вкруг осинушки горькой
Красота моя петлей обвилася.
Мне житье-то будет горькое,
Мне замужье, красной девице,
Нехорошее, печальное…
Взметывался девичий голос, уходил дрожащей ниткой под самое небо, звенел и подсекался там на излете, задевая звезды, обрывался вниз хриплым шепотом и катился по теплой земле на все четыре стороны, не находя приюта и утешения. Горе горькое кричало криком и било дрожью молодое тело, распластанное на теплой траве. Рыдала Настя, оплакивая свою судьбу, подрезанную на корню, как зеленый стебелек железной литовкой. Просватали ее, самую баскую девку в Малинной, за Витьку Бородулина. Да не то слово – просватали. Выменяли, как телушку годовалую, за мешок муки. Вчера, в потемках, притащил этот мешок Витька к ним в избу, бухнул у порога и подступил к матери приступом:
– Отдай Настю за меня!
Мать обомлела, не может слова сказать, то на дочь глянет, то на красные пятна Витькины, а потом подняла глаза повыше, увидела ребятишек, свесивших головенки с печки, вспомнила, видно, что в кладовке – шаром покати, и сгорбилась, уронила руки, не в силах сказать страшное слово согласия. Настя замерла, прижалась крутым плечом к косяку – была, горела до последней минуты надежда! – да не то нынче время, чтобы надеждам сбываться. Подняла мать сухие глаза, постарела еще сильнее, обмахнула себя крестным знамением и дала согласие. Витька о свадьбе заговорил, забегал молодым петушком по тесной избенке, а сам глазами липкими уже всю Настю успел ощупать. Настя прижималась к косяку плечом, ни живая ни мертвая, и лишь одно чуяла – мажут ее грязью по всему телу от макушки до пяток. Чуяла, да деться никуда не могла. Откажи она сейчас, зауроси – пропадут ребятишки, как пить дать, пропадут: у младшенькой сестренки живот с голодухи стал пухнуть. Вон как они все на мешок с мукой уставились, ничего больше не видят и не слышат. Настя вздохнула, оторвалась от косяка, как от последней своей защиты, и пошла, мелко переставляя онемевшие ноги, провожать новоявленного жениха. Витька не утерпел, в тот же вечер затащил ее в сарайку, хряпнул через колено на землю и засопел, захлебываясь, прямо ей в лицо. А Настя лежала с закрытыми глазами, перемогала дурную боль, и все казалось ей, что не она это, а совсем другая девка, чужая и ей, Насте, незнакомая.