Сбоку, из Ефремовой каморки, выскочил его подручный Сенька – худой, тщедушный человечишко – и сразу кинулся к метельщику, начал его трясти, бить по щекам, дуть ему в рот. А тот лежал как мёртвый.
– Убери его, чтоб не мешал, – велел Ефрем.
Сенька оттащил метельщика к стене, там выкопал из-под соломы кувшин, макнул в него тряпку и начал тереть метельщику губы. Метельщик сморщился.
А Ефрем опять прошёл мимо стоящих, потом ещё… И вдруг схватил за руку рынду – Петра Самосея. Рында побелел и замер.
– Есть что сказать? – спросил Ефрем. – Есть или нет?!
Рында подумал и ответил:
– Есть.
– На кого?
– На Ададурова Семёна, стольника, царёва посланника в Псков.
Ефрем обернулся на Клима с Трофимом. Вот оно что, подумалось Трофиму, Псков! Но не успел он и рта раскрыть, как Клим поспешно воскликнул:
– Э, нет-нет! Это уже не наше дело. Это посольские пусть разбираются.
Трофим повернулся к Климу. Клим уже спокойным голосом продолжил:
– Ададуров – это не про нас. С Ададурова пусть Зюзин спрашивает. – Обернулся на стрельца с огнём и приказал: – Беги, пёс, ищи воеводу и скажи: большая измена открылась. В посольском приказе. Беги!
Стрелец развернулся и вышел. А Клим осмотрел построенных людей, после мельком глянул на Трофима и, повернувшись к Ефрему, сказал:
– Повременим пока. Придёт воевода, продолжим.
Ефрем послушно кивнул, повернулся к людям, велел идти за ним – и увёл их за угол, в остужную. А Сенька уволок туда метельщика.
Как только они все ушли, Клим сразу подошёл к столу и спросил у пищика, не записал ли тот чего лишнего. Пищик ответил, что нет. Клим всё равно взял со стопы верхний, уже наполовину исписанный лист и, осмотрев его, вернул. Трофим спросил, что теперь делать.
– Ждать, а чего ещё, – ответил Клим.
Трофим осмотрелся, отступил, сел на лавочку и положил кочергу на колени. Клим продолжал стоять. Молчали.
Какая вонища здесь, думал Трофим, как они от неё не передохнут. Вот уже кому не позавидуешь – Ефрему. Он здесь почти безвылазно торчит. Другое дело в Москве, от царя подальше! Вон у них Сидор неделями сидит без дела. Приведёшь к нему кого-нибудь – он спит. Князь Михайло, бывает, смеётся, говорит: а вот пошлю вас…
Заскрипела дверь. Трофим насторожился.
Из остужной вернулся Ефрем, остановился возле дыбы и в сердцах сказал:
– Какой народ хлипкий пошёл! Просто тьфу!
И, повернувшись к свету, начал рассматривать рукав своей рубахи. Рубаха у него была знаменитая – красная, как огонь, атласная, и на свету переливалась. Ефремова рубаха, это знали все, была непростая – её сам царь ему пожаловал, Ефрем ею очень гордился. Клим усмехнулся и спросил: