«Так и со мной будет… – подумал Кравец. – А то и хуже… Пивню за самоволку дали полтора года дисбата, чтобы другим неповадно было. Но самовольная отлучка – это всё-таки не караул! За преступление в карауле дадут куда больше…»
Впрочем, и полутора лет в дисбате достаточно, чтобы судьбу человеку испортить. Пивню там отбили почки. Руки разрисовали наколками. Вышел Витька из дисциплинарного батальона полуинвалидом. Дослуживал в стройбате, где-то в Заполярье. Потерял от цинги почти все зубы. После дембеля заезжал в училище к знакомым ребятам. Его было просто не узнать. На щеке шрам: подарок от «дедов». Бывший отличник, симпатяга, он стал весь какой-то скукоженный, приблатнённый – вылитый «зэка». Жена его бросила. На работу устроиться нигде не может. В общем, жизнь наперекосяк.
«Что будет с мамой?..» – Кравцу представилось, будто уже осуждённым сидит он в Челябинском СИЗО, а мать выстаивает длиннющую очередь к окошку, где принимают передачи. Стоять ей трудно. Она сутулится и опирается на палочку. На палочке же висит сетка с печеньем и пачками «Беломора», который знающие люди посоветовали купить для того, чтобы сына не обижали паханы. Вокруг матери толкутся чужие люди. Кто-то плачет, кто-то хорохорится и зубоскалит по поводу тюряги и вертухаев, кто-то ругает всех и вся на чём свет стоит. Мать прячет глаза. Ей стыдно находиться здесь. Стыдно, что не смогла воспитать сына настоящим советским гражданином, достойным членом общества. «Это всё потому, что растила Сашу одна, без мужской руки, – укоряет она себя. – Вот и вырос безотцовщиной, уголовником!» Наконец подходит её очередь, и мать называет его фамилию и протягивает кошёлку в оконце. Охранник со злым лицом, заглянув в список, возвращает ей сетку: «Заключённому Кравцу, осуждённому за преступление в карауле, передачи не полагаются!» Мать рыдает и, прихрамывая, ковыляет на остановку…
Кравец усилием воли остановил разыгравшееся воображение: «Что это я разнылся, ведь пока еще ничего подобного не случилось! А если не случилось до сих пор, значит, и не случится вовсе!»
Вернувшееся здравомыслие потребовало немедленных действий. «Перво-наперво, – решил он, – надо привести в чувство Мэсела. Тогда я буду не один. Вдвоём мы сумеем как-нибудь продержаться, пока не отыщутся Шалов и Юрка. Но как заставить Мэсела прийти в себя? Устрою-ка ему вытрезвитель…»
Он распахнул до конца дверь теплушки. И ушёл в караулку, оставив Мэсела на полу в «предбаннике». Мысль о том, что тот может спьяну просто вывалиться из вагона, как-то не пришла в голову.