– Только протяните нас минуты три в сторону от площадки…
Командир понятливо кивнул:
– Лады, но на восток. Площадка на утёсе, труднодоступном со всех остальных сторон…
– Удачи! – похлопал Мигеля по брезентовой лямке парашюта штурман. – Поклажу, как договорились, сбросим секунд через десять после вас. Ищите прямо на юго-востоке, метров за двести пятьдесят – триста, не ближе…
Дверь грузового трюма отъехала на рычагах вдоль ребристого борта снаружи, лицо «выпускающего» стрелка-радиста обжёг хлёсткий ледяной ветер.
– Первый!.. – крикнул он было, задыхаясь от ветра, но, увидев сумрачный взгляд Мигеля, отступил от пусковой тали.
– Первый пошел! – скомандовал сам командир группы, и в черную бездну канул сапер Антонио Арментерос.
– Второй!
– Mamá mia! – нарочито патетически вскрикнул пулеметчик Луис Мендос с немецким МГ на животе, со сколопендрой пулеметной ленты, уходящей через плечо за спину, и исчез в ночи, словно в небытии…
– Mamá por ti no combatirá[7]… – проворчал, отстегнув карабин от штанги, старшина Алехандро Бара…
Когда, украдкой поцеловав серебряное распятие, последним из дюжины диверсантов кроме командира группы, разумеется, в неправильном овале двери показался радист Виеске, – глаза ему вдруг ослепила огненно-белая вспышка.
Луч прожектора высветил до мельчайших подробностей внутренность трюма за его спиной, выбелил смуглое лицо с детски-изумлёнными, расширенными глазами и непокорными вихрами, налипшими на лоб из-под кожаного шлема.
– Está[8]! – вскрикнул Мигель, рефлекторно схватив юнца за плечо.
Тот обернулся.
В глазах Родриго были одновременно немой вопрос и твёрдость ответа, решимость и нерешительность и, как показалось майору… боль и укоризна, и… прощание: «а la guerra, como la guerra!»[9]
Майор, сглотнув горлом, кивнул, и мальчишка исчез за бортом.
Исчез в тёмном проеме, который был уже не зевом колодца, до краев полного холодной, но мертвенно-бесстрастной ночи, а «вратами ада», оживавшего огнями своих пыточных котлов.
Словно боясь выпустить Виеске из виду, Мигель выпрыгнул тотчас за ним…
* * *
– А ты чего напросился?.. – спросил, не оборачиваясь, Сергей, широко шагая в жухлых папоротниках, будто и не по кабаньей тропе, а по аллее какого-то благоустроенного «Парка культуры и отдыха». – Ты же с ночного?
Володька ответил не сразу. Признаваться, что за Сергеем Хачариди он готов был идти хоть «к черту на рога», лишь бы позволили, хотелось как-то не очень, детский сад какой-то, честное слово. Чувствуешь себя карапузом в штанишках с помочами, увязавшимся за пионером-барабанщиком, а тебе скоро семнадцать…