Подводя итоги, мы с Палычем зашли к башкирам в казарму, расспросить о трофеях, увидели там всех пленниц.
— Я же велел всех выгнать сегодня, — спрашиваю командира отряда, — что случилось?
— Извини, бачка, гнали, не хотят идти, — смутился Ильшат.
— Быстро вон все отсюда, — рявкнул я на 'плечевых', — чтобы духа вашего здесь не было.
— Не губи, начальник, не гони нас на улицу, — одна за другой, стали на колени женщины, преданно заглядывая в лицо, — мы работать будем, полы мыть, кашеварить можем. Только не гони нас на улицу, нам ведь податься некуда, помрём с голода или опять к разбойникам прибьёмся.
— Значит, так, Ильшат, — я обвёл взглядом его бойцов, — женщин прямо сейчас вымыть в бане, устроить на женской половине, работу им Владимир Анатольевич найдёт завтра. Одежду выберите сами из трофеев, не пожалеете?
— Нет, бачка, не пожалеем.
— Коли бабы останутся в крепости, в казарму их не таскать, никакого блядства. Только по согласию, в отдельной комнате, всё понятно? Драк из-за женщин не потерплю, при первом же случае виновницу выгоню, хоть ночь будет. Кому нужны женщины, приводите с улицы в крепость, но, по желанию, и показывайте Палычу и доктору. Кто захочет взять жену, в Сарапуле есть мулла, обвенчает. Насчёт отдельного жилья разберёмся.
После определения будущих поломоек на жительство, мы занялись работой с пленными. Разделённые на десять групп по количеству сараев, крестьяне уже пришли в себя, поели и собирались домой. Мы объяснили, что на ночь, глядя, выгонять никого на мороз не собираемся, особенно раненых. Вместо вечерней сказки предложили политинформацию в лучших традициях советских времён, где агитировали за поход на Дальний Восток, в Беловодье. Для ускорения процесса мы с Палычем разделились, затем пошли в народ. После обычного вступления, где я выкладывал аргументы, уже напечатанные в листовках, наступал 'вечер вопросов и ответов'. Обозлённые крестьяне первым делом пытались обвинить нас в убийстве их товарищей, в нанесении ран им самим. Эти претензии я разбивал одним вопросом, — 'Кто вас просил нападать? Мы тут год живём, никого не трогаем. Не я в твою деревню пришёл, а ты в мою. Кто же виноват, по носу получил, юшка потекла, не реви, терпи, да на ус мотай. Так нас в детстве учили драться?'
После этого выплеска обиды начинался настоящий разговор, с мыслями о вольности крестьянской, о двух извечных русских вопросах, — 'Кто виноват?' и 'Что делать?'. Мы договорились не растекаться мыслью по древу, задерживаться в каждом коллективе не больше часа. Мы не пытались за это время сагитировать крестьян в свои ряды, понимая, нужно время и обдумывание наших тезисов, чтобы к нам приходили убеждённые люди, а не жаловались потом на обман. Мне, например, понравилась игра с предложением крестьянам подумать, что будет, если завтра все станут свободными. Благо, время соответствовало, богатейшие чернозёмы юга России ещё не освоены, находились под угрозой нападения крымских татар. Потому игра была беспроигрышной, выбрав себе жертву, я задавал свой вопрос и вместе с окружающими крестьянами начинал рассуждать.