Сержант, сопровождавший Миронова, безо всяких церемоний растолкал хвост ближайшей к нему очереди и с пулеметной скоростью затарахтел по-испански с тем, кто сидел за барьером. Говорили они так быстро и невнятно, что Евгений практически ничего не понял, уловив только знакомое слово «каптурадо» – «пойман» и незнакомую фамилию «де Куэльяр», ничего ему не говорившую. Чиновник при первых же словах сержанта оживился, покопался в бумагах у себя на столе, достал один листок и впился в него взглядом. Потом посмотрел на Миронова, опять на листок и заулыбался радостно. Чему он там обрадовался, Евгений понять, разумеется, не смог, но понял, что на листке, который чиновник так пристально изучал, была или фотография задержанного «совьетико», или же его словесное описание. И эти фото или описание полностью соответствовали оригиналу. Забавно, кто же это мог рассылать подобные документы?
Сержант передал чиновнику все, что было изъято у Евгения при аресте, тот кивнул и коротко сказал: «Нумеро дьесисьете!». Это арестованный понял: «номер семнадцать». Камера, очевидно. Как, его даже не допросят? Что за бардак у них тут в стране! Хватают людей, бросают их в камеры и ни в чем не разбираются. Евгений хотел было прикинуться, что не знает испанского языка и начать протестовать по-русски, но потом вспомнил, что уже обращался к сержанту на испанском и напряг свои не слишком большие знания местного языка.
– Я гражданин Советского Союза! – начал он, как и пару десятков минут назад на дороге, – я требую объяснить, почему меня арестовали! Я требую вызвать сюда представителя посольства Советского Союза в республике Перу!
Тирада его не произвела на полицейских никакого впечатления. Они даже не улыбнулись в ответ на гневную речь арестанта. Сержант только пожал плечами, сказал: «Буэно!» и повел Миронова прочь от чиновничьего барьера. Тому ничего не оставалось делать, как подчиниться.
«Номер семнадцатый» действительно оказался камерой. А точнее тем, что в советских отделениях милиции называют «обезьянником». Полицейский с Евгением проследовали вниз по лестнице, ведшей в подвал, оборудованный под содержание арестованных. Перед металлической дверью с зарешеченным окошком за столом сидел дежурный, листая яркий журнал. Сержант сообщил ему, что вот, мол, новый арестант и его необходимо определить в «номер семнадцатый». Говорили они хотя и достаточно быстро, но все же не со скоростью хорошего пулемета, и через слово Евгений их понимал. Дежурный протестовал в том смысле, что «номер семнадцатый» – резервный и может понадобиться на крайний случай. А сержант ему возражал, что этот случай – как раз крайний и есть распоряжение начальства. Наконец дежурный сдался, достал из шкафчика на стене ключ на металлическом кольце, отдал его сержанту, а потом нажал на столе кнопку. Раздалось гудение, и дверь с окошечком открылась. За ней шел довольно широкий коридор, по обеим сторонам которого тянулись собственно камеры. Были они без передней стенки, но с массивными решетками от пола до потолка. Размерами камеры едва ли отличались от обычных квартирных кладовок, разве что чуть пошире, но в каждой из них находилось по три, а то и по четыре узника. Народ этот по внешнему виду мало чем отличался от того контингента, что попадает в советский милицейский «обезьянник». Ну, одежды немного другие. Но морды – небритые, опухшие, красноглазые – точно такие же. Евгений содрогнулся, представив, что сейчас его втолкнут в такую вот коморку и придется тесниться с вонючими, наверняка кишащими насекомыми отбросами общества.