– А вдруг вербовать хотели меня? В Украине вон что творится. Опять же, Крым. Приманили, пристукнули, потом сами же выручили – мол, ты нам обязанный. И в агитаторы за здравие блока НАТО, – стал рассуждать словно бы трезво Леонтий, не догадываясь нимало даже, что именно эти его последние спокойные рассуждения выходили самыми безумными из всего им произнесенного.
Костя замялся, закраснелся, плечи его задергались, весь он заходил ходуном, будто бы слепая лошадь, отгоняющая от себя рой злобных оводов, потом вздохнул, точно из обморока вынырнул:
– Ты только не обижайся. – Куда там, Леонтий уж понял, что обидеться наверняка придется, если не всерьез, то ради поддержания реноме. Костя повторился: – Ты только не обижайся, – стало быть, сказать ему предстояло нечто, неприятное до «большезнатьсянехочу-истого» предела: – Вербовать тебя нет смысла. Не нужно это. Никому. Ни коричневым, ни оранжевым, ни нашим, ни чужим. Тут как если бы кокер-спаниеля решили выдавать на псовой охоте за гончую. Или за борзую. Подкупить? Запугать? Взять «за идею»? Ты ведь человек гнущийся, недорожащийся, значит, заранее непредсказуемый. Как здесь предугадать или довериться, чтобы до конца? А иначе в шпионском ремесле не бывает.
Переводи так: слабый и ненадежный, скурвится в любую сторону в пять сек., – подумалось Леонтию. Обида и кровная, была нанесена, а он – вот не обиделся нисколько. Что за чудеса! – Почему же чудеса? Как раз нормально, ты сам о себе знаешь. Не то, чтобы на правду не обижаются, по крайней мере, порядочные люди, а духу тебе не хватит, пока за живое не заденут: тут уж какое живое, лишь бы история эта оставила тебя в покое, больше ничего не надо. Затем и рассказ.
– Тем более, государственных или коммерческих секретов за тобой нет. И воображения нет – это по поводу агитаторского поприща, тебе на нем лавров не сыскать. Что видишь, о том поешь. Видеть они и сами могут. А уж петь! Ты только не обижайся, – правда была горька, но и Костя был прав, Леонтий обижаться совсем раздумал, ему полегчало, отчего-то стезя шпиона, хоть и увлекательная (судя по боевикам), ничуть и ничем его не прельщала.
– Если не тайные агенты, то кто? Костя, ты меня не щади. Теперь уж чего? Ты говори, как сам думаешь.
– Не знаю, друже. Ни полфиги не понимаю. Сижу, прикидываю, как и что. Но одно скажу – хоть бы и полдня так просижу, все равно. Не знаю. И ничего не придумаю. Не криминал это. И не шпионаж. Черт его знает, может, впрямь русалка.
– Спасибо на добром слове. Утешил, – угрюмо отозвался Леонтий. Но это для виду лишь, потому если и Собакин признает русалку или ее возможность, то, что же остается ему? Жаль, никаких русалок не бывает. А объяснение… – Найдется какое ни на есть, объяснение, зараза. Простое, глупое, скучное. Всегда так случается. Жизнь такая, – это звучало уже как заклинание, но Леонтий уловить не смог.