Но существовал, по счастью, и другой круг, прежде всего научной молодежи, студентов, художественной интеллигенции, где Выготский пользовался любовью и где понимали, или, быть может, чувствовали, масштаб его личности. «Я очень любил, – писал С. М. Эйзенштейн, – этого чудного человека со странно подстриженными волосами. Они казались перманентно отрастающими после тифа или другой болезни, при которой бреют голову <у Льва Семеновича сохранялась с детских лет привычка сбривать на лето волосы. – И.Р.>. Из-под этих странно лежащих волос глядели в мир небесной ясности и прозрачности глаза одного из самых блестящих психологов нашего времени» (Выгодская, Лифанова, 1996, с. 153–154). Что уж говорить о непосредственных учениках и студентах – для них он был кумиром. Причем неизвестно, что влекло к нему сильнее – блеск и щедрость его таланта или доброжелательность, доступность и безотказность.
Трудно сказать, как удалось ему на вершине своей короткой, пусть и неофициальной, славы сохранить в неприкосновенности эти немного провинциальные черты, но он действительно не умел никому отказывать. Хотя покушавшихся на его время и внимание было хоть отбавляй.
«Такой обстановки, в которой работал Выготский, не было еще ни у кого, – вспоминал в 1976 году А. Р. Лурия, – потому что еще при жизни он стал очень популярен, к нему ходили, он никому не отказывал, его квартира была наполнена с утра до ночи посторонними людьми. Потом он регулярно ездил в Ленинград и Харьков, и вообще неизвестно, когда он работал» (Выгодская, Лифанова, 1996, с. 217).
А ведь были еще и разного рода общественные должности и нераздельные с той эпохой комиссии, занимавшиеся вопросами, связанными с детством. От комиссии по народному образованию и детской литературе при Наркомпросе и вплоть до секции народного образования Фрунзенского райсовета Москвы, депутатом которого он был избран и чем, кстати, гордился.
Являлась ли специфика «творческого метода» Выготского следствием неуемности его натуры или тут была печать вынужденной необходимости? И что побуждало его к этим «челночным» разъездам, чтению лекций в вузах Москвы, Ленинграда, Харькова, совместительству сразу в трех-четырех научных учреждениях? Известно, что последние месяцы жизни Льва Семеновича были окрашены легкой эйфорией по случаю предложенного ему поста заведующего вновь создаваемым отделом психологии при Всесоюзном институте экспериментальной медицины. Несмотря на обострившееся недомогание, он был радостно оживлен, строил планы на будущее, составлял штатное расписание и смету. Впервые забрезжила перед ним перспектива собрать под одной крышей, «в один кулак», своих многочисленных к тому времени учеников и развернуть давно уже созревшую в его мозгу программу исследований.