– Мам, не надо!…– Он вспыхнул и сам испугался этого. – Так…. говорить.
«Ну да, она сейчас расплачется. Вот и слезы…Мам, ма-м…ну хорошо, хорошо…»
– Роми, ну как ты не поймешь? – Она порывисто обняла его. Перья ее розового пеньюара угодили ему в глаз и неприятно щекотали, но он не осмелился даже пошевельнуться, чтобы только она не впала в истерику. – Как не поймешь, мой любимый сын, ты же один такой во всем мире! Такие способности – редкий дар! Почему ты никак этого не хочешь осознать? Тебе нельзя размениваться на ерунду. Я сделаю все, чтобы стал великим человеком. Но только должен слушать меня. Должен быть рядом со своей мудрой матерью. Один или со своими друзьями далеко ты не уйдешь. Тебя обманут, используют! Ты такой наивный, неопытный. Ты совсем не знаешь жизни. Жизнь – это опасно. Ты ведь еще совсем ребенок. Только я могу тебе помочь, я ведь люблю тебя! Только я! Остальные лгут. Я всю жизнь прожила ради тебя. Я не могу запретить тебе общаться со всеми этими людьми. Ты уже совершеннолетний. Но мой долг предупреждать тебя об опаности. Все время предупреждать, чтобы ты соблюдал осторожность». – Она всхлипнула, но, почувствовав, что Ромео не выказывает сопротивления, не заплакала и тут же успокоилась.
Как ни в чем не бывало она, с улыбкой глядя на него, боявшегося пошелохнуться, вернулась к своему кофе. Он всегда поражался этой ее способности мгновенно успокаиваться, если он не сопротивлялся. Мама могла кричать на него в приступе ярости, рыдать, обливаться слезами, топать ногами, но стоило ему просто сжаться в комок и перестать, хоть как-нибудь противостоять ее натиску, она в мгновение ока успокаивалась и возвращалась в чудесное расположение духа.
«Я ведь так люблю тебя!» – так же как и сейчас, всегда повторяла она. И это служило абсолютом. Иногда Ромео хотелось кричать и бежать прочь, только услышав первые звуки этой ненавистной ему фразы. Но во всех остальных случаях он умел скомкать всю свою волю и, зажав ее в кулак, просто улыбнуться самой нежной из всех своих улыбок и сказать:
«Я тоже люблю тебя, Мам».
3.
Он снова посмотрел на часы: в этом магазине они находились уже полтора часа. Мама никак не могла выбрать себе платье: она перемеряла уже целый ворох. Каждое платье демонстрировалось всему магазину. Каждый выход мамы, все еще очень эффектной женщины, неизменно сопровождался эмоциональными возгласами продавщиц, которые фонтанировали лицемерным восторгом.
Ромео, погребенный под грудой пакетов в кожаном кресле, уже находился в состоянии, наиболее близком к обмороку, когда неожиданно нашел себе развлечение: он обнаружил, что кресло было прислонено к стеклянной витрине, которая выходила в пассаж торговой галереи. Ромео с облегчением отбросил придавившие его пакеты, повернулся к стеклу и принялся разглядывать прохожих. Время от времени, ему приходилось оборачиваться к кабинке примерочной и с деланным восхищением смотреть на мать в следующем «может быть, этом?» платье. Самым сложным в этом деле было скрыть истинное безразличие и усталость.