И, пригоршню таблеток проглотив,
Забудется под тяжкий стук в висках.
. . . . . . . . . . .
А он опять идет в свое метро
Превозмогать недобрую реальность,
Навязанную неизвестно кем,
Но всеми принятую безраздельно.
Какое множество людей!
Он любит
Смотреть им в лица, поднимаясь вверх
По эскалатору, когда они,
Смиренны, бесконечно терпеливы,
Спускаются под каменные своды.
И в длинных переходах на «кольце»
Смотреть им в спины,
Словно перед ним
Измученных овец большое стадо,
А он – пастух
И гонит их куда-то.
И кажется, что каменное небо,
Которое рукой потрогать можно
И от которого никто не ждет
Каких-то там чудес и откровений,
Им во сто крат понятней и родней
Бездонной выси,
К вечности зовущей.
Да что с них взять, когда они в могилах
Родятся и живут,
И кроме смерти —
Хоть расшибись – ничто не светит им!
Но каждый раз, когда он едет вниз
И смотрит на соседний эскалатор,
Он видит, как они,
Пускай невольно,
Вверх обращают лица —
И на миг
Невнятной озаряются надеждой.
О, если бы он мог им прокричать,
Что там, над этим городом, где сроки
Они мотают в ожиданье смерти,
Есть Град Живых!..
Но он же никогда
И сам его не видел…
Целый день
Он ездит по «кольцу»,
Потом на Юго-Запад,
Потом домой обратно,
По прямой.
. . . . . . . . . . .
– Ты на Дзержинке сходишь?
Если нет —
Садись, не стой в проходе.
Он садится.
И женщина, которую в тот день
Он видел на Преображенке возле церкви,
Сидит напротив
И ему в глаза
Так смотрит, словно требует чего-то.
И понимает он, что все
Уже произошло,
И вместе с нею
На «Комсомольской» надо выходить.
Он понимает, что его нашли
И больше потеряться не дадут.
И все же поначалу он боится
Поднять глаза,
Чтоб снова не увидеть
Одни лишь облака.
Но за руку она его берет,
И страх последний исчезает.
Он смотрит вверх —
И видит над собою
Иерусалим Небесный —
Божий Град.