И лучшего меду они сберегли,
Бочонок нарядный нарочно купили
И тем господам подарить понесли,
Которые Вареньку так полюбили.
Подходят и видят – карета стоит,
Такая, что и во сне не приснится.
И барыня вышла – в карету садится, —
И перья на шляпе, и вся-то она
Сверкает, как райская птица.
И двинулись кони – ну прямо на них!
В испуге они отскочили.
Невольно
Отец за плечо ее сильно схватил —
Аж брызнули слезы, как больно!
И тут он такие слова проронил,
Что сделалось страшно Дуняше:
– Другой, видно, Бог этих бар сотворил,
И нашего Бога постарше.
. . . . . . . . . . .
…Туда – ни за что.
Только сами собой
В Арбатскую сторону движутся ноги.
– Там столько церквей!
Добреду до любой,
Взойду на крыльцо и посплю на пороге.
Но чувствует – за руку кто-то ее
Легчайшим касанием ласковым тронул,
И голос, который с другим не сравнишь,
Не спутаешь, – голос родимый Матроны
Сказал:
– Поспеши до закрытья ворот.
Уж место готово. Тебя оно ждет.
. . . . . . . . . . .
Дворецкий руками всплеснул в изумленьи:
– Сестрица Варварина?
Вот так везенье!
А наша кухарка для черных работ
Вот прямо сейчас попросила расчет.
. . . . . . . . . . .
– Матронушка, милая,
Я – как в раю.
Я Божию вижу любовь и твою
Воочью.
Как перышко эта работа
Для нас деревенских.
Сказал бы мне кто-то,
Что буду я жить, как живу я сегодня, —
Как в Граде Небесном
Средь храмов Господних!
Из дома направо – стоит Афанасий!
Налево – в листве утопающий Власий!
Никола, что в Плотниках,
Что на Песках!
И тут же – Песковский красуется Спас!
Николоявленский под сению лип,
Козьма-Дамиан и Апостол Филипп!
Поднимется Дуня ранехонько утром,
Начистит до блеска хозяйскую утварь —
И в храм с посветлевшим от счастья лицом
Идет, словно дочка на встречу с Отцом.
. . . . . . . . . . .
Вот как-то со всею прислугой за стол
На кухне под вечер Дуняша садится.
Тут дверь отворилась —
И что тут пошло!
Все с мест повскакали, давай суетиться:
– Владимир Иваныч, да вы бы позвали!
– Сейчас кипяточку! Да вы бы сказали!
Дуняша сидела спиною к дверям.
Как быть и что делать?
Никто не подскажет.
Она оглянулась – и вскрикнула даже!
И ложка со звоном упала к ногам.
Да это же он!
До малейшей черты
Его ей сто раз описала Матрона!
И даже движенье, каким он сейчас
Усы свои темные тронул смущенно.
– Сидите-сидите! Да я ухожу! —
И за дверь.
А все над испугом смеются Дуняшиным.
– Кого испугалась!
На свете добрей
Не сыщется младшего барина нашего.
– Добрей и прекрасней!
И сердце впервые
Пронзила иглою горючая жалость
К себе, одинокой.
Неужто Господь!..
Неужто Матрона над ней посмеялась?
. . . . . . . . . . .
Посмотрится в зеркальце Дуня —
В ознобе дрожит от стыда.