— Это я, — сказал он будничным голосом, — хочу заплатить январский взнос. Но вот вижу… В общем, я сейчас уйду. Только сначала скажите: что-нибудь с Сергеем Митрофановичем?
Отвернув лицо и роясь в сумочке, она отрицательно помотала головой.
— Тогда, значит, Кира?
Уже не таясь, она быстро и настороженно посмотрела на Львовского:
— Почему вы решили?
— Понял кое-что на новогоднем кинопросмотре…
Снова опустив глаза, она с удвоенным вниманием принялась рыться в сумочке.
— Вы зря ищете свой платок там, — Матвей Анисимович вытянул из-под небрежно свернутой газеты сиренево-желтый мокрый носовой платочек. — Вот он.
Лознякова слабо улыбнулась:
— А вы всегда все угадываете?
— К сожалению, не всегда. Но насчет Киры я догадался сразу, только не осмелился… В общем, надо было раньше поговорить. Можно сесть?
Она кивнула.
— Боюсь, никакой разговор не поможет.
Матвей Анисимович неторопливо расстегнул халат и вытащил из брючного кармана портсигар. Это был старый, видавший виды серебряный портсигар с рельефной лошадиной головой на крышке.
— Хотите закурить?
— Нет, у вас действительно дар ясновидения! Я же не курю.
— А сейчас хотите. — Матвей Анисимович щелкнул зажигалкой. Зажигалка тоже была старая, похожая на слоеный мармелад, из разноцветных пластинок плексигласа.
— Фронтовая? — спросила Лознякова.
— Фронтовая.
— У нас тоже были такие. А потом их почему-то перестали делать.
Неумело раскуривая папиросу, она старалась увести разговор в сторону, но Львовский не поддался.
— Юлечка Даниловна, почему у вас не ладится с Кирой?
— Если б я знала!
— А история ее вам известна?
— Конечно. Но она считает себя родной дочкой Сергея. Ей всегда говорили, что ее мать погибла на фронте.
Львовский, запрокинув голову и пуская в потолок облачка дыма, ответил не сразу.
— Вы думаете, она ревнует?
— Не знаю… Я ничего у нее не отняла! Наоборот, стараюсь дать ей как можно больше…
— А она?
— Она ничего не хочет брать. Ничего!
— Она это говорит?
— Она всячески показывает. И чем дальше, тем хуже.
— В каком смысле?
Юлия Даниловна принялась складывать разбросанные на столе бумажки.
— Понимаете, в отдельности, всё — мелочи. А вместе — невыносимо. Дошло до того, что я боюсь… не решаюсь пригласить к нам Степняка с женой, хотя Илья Васильевич раза два уже заговаривал о том, что пора устроить встречу старых фронтовиков. Еще подумает, что Сергей не хочет или зазнался… А я не решаюсь из-за Киры. Она может поставить всех в очень неловкое положение.
— Сергей Митрофанович знает?
У Лозняковой опять глаза наполнились слезами.
— От меня он ничего не знает. А сам многого не замечает. Знаете, как мужчины дома… — Она, вдруг усмехнулась сквозь слезы. — Жалуюсь мужчине на мужскую слепоту.