— Что так?
— Нет вкуса к административной работе. Люблю поближе к людям…
— Чего уж ближе — главврачом!
— Не всегда, — Лознякова не то поежилась, не то пожала плечами.
Разговаривая, она чуть запрокидывала голову, потому что была невысокого роста, и это движение показалось Степняку детски доверчивым. Так откидывал свою круглую головенку Петушок, делясь с отцом чем-нибудь важным.
Сейчас Юлия Даниловна настойчиво ловила взгляд Степняка. Он понял это и пристально посмотрел ей в глаза.
— Разве вы не считаете, что в работе главное — люди? — спросила Лознякова.
— Конечно.
— Ну вот, я и занималась тут подбором людей. Ничего, приходят понемногу. Только с сестрами и санитарками беда…
Степняк понимающе кивнул: сестер и санитарок всегда не хватает, это он хорошо знал.
— Я уж все больницы района обошла, чтоб поделились с новостройкой. Но кто же, согласитесь, отдаст опытную операционную сестру?
— Пусть Бондаренко прикажет.
— Прикажет? — губы Лозняковой насмешливо дрогнули. — Да ведь мы не в армии.
Она все еще стояла с запрокинутой головой. Степняк только сейчас рассмотрел на ее лице шрам, протянувшийся от правой брови через всю щеку к уголку рта. Шрам этот не уродовал Лознякову, но придавал особую характерность тонким и женственным чертам лица.
— Вы были на фронте?
— Была.
— Сестрой?
— Нет, почему? Врачом. Хирургом медсанбата.
— И после этого стали терапевтом?
Откровенное разочарование звучало в вопросе. Степняк хирургию предпочитал всему на свете.
Пришлось… — буднично сказала Лознякова. — Думала, что не сумею выстаивать полный операционный день на протезе.
Степняк внутренне охнул. В пустое, гулкое помещение, наполненное мирными запахами известки и олифы, залитое нежарким октябрьским солнцем, хлынула война со всей ее болью, кровью, непрерывным страданием, бессмыслицей смерти, обрывавшей каждоминутно тысячи молодых, непрожитых жизней. Все, что знал Степняк о войне, все, что испытал сам и что навеки отложилось в его памяти, разом вспыхнуло от простого ответа этой маленькой женщины с нежным и доверчивым лицом, пересеченным шрамом. «Пришлось! Пришлось! Пришлось!» — тупо повторял про себя Степняк, глядя куда-то поверх головы Лозняковой.
Пятнадцать лет прошло с окончания войны, а он все еще делил людей на фронтовиков и тыловиков. И хотя весь его нелегкий жизненный опыт говорил о том, что среди фронтовиков попадались и слабодушные и ничтожные, а среди тех, кто воевал за тысячи километров от переднего края, были истинные герои, он не мог не ощущать некоего фронтового братства с каждым, кто отведал окопной страды.