Надя, слегка улыбнувшись, протянула руку:
— Я так много слышала о профессоре Мезенцеве…
Федор Федорович склонился над протянутой рукой и, выпрямившись, пристально, со спокойным вниманием оглядел обоих.
— Счастлив познакомиться. Знаете, Илья Васильевич, вы отлично танцуете…
Почему-то смутившись, Степняк сделал неопределенный жест:
— Это заслуга Надежды Петровны.
— Полагаю, что далеко не единственная?
Мезенцев и разговаривал и держался с приятной непринужденностью. Надя, по-прежнему улыбаясь, возразила:
— Ох, не знаю! Мужья редко отдают должное женам…
— Мужья боятся за свои сокровища.
— Вы тоже?
Мезенцев чуть-чуть усмехнулся:
— А я, Надежда Петровна, больше всех. И поэтому никогда не был женат.
— Никогда?! — Степняк вспомнил, как мысленно рисовал себе жену Мезенцева, и детей, и собаку. — Неужели никогда?!
— Вообразите, Илья Васильевич, никогда. Убежденный холостяк.
Музыка кончилась. На эстраде появился тот же конферансье.
— Товарищи, сядьте, сядьте, — сказал кто-то сзади Степняка, — загораживаете эстраду…
Степняк растерянно оглянулся. Они оказались возле самой эстрады, и к их столику надо было возвращаться, мешая всем, на другой конец зала.
— Садитесь с нами, — быстро сказал Мезенцев и, видя, что Степняк колеблется, добавил: — Нас всего двое, старых холостяков!
Тот, кого Мезенцев называл старым холостяком, оказался известным театральным режиссером, — о его влюбчивости и непостоянстве ходили легенды. С преувеличенным восторгом он расшаркался перед Надей, предлагая ей вино, коньяк, икру, фрукты и пломбир одновременно. Надя, сдержанно посмеиваясь, подвинула узенькую ликерную рюмочку, чтоб режиссер налил ей коньяка.
— Кто же пьет коньяк ликерными рюмками? — всерьез огорчился режиссер. — Коньяк полезен, он расширяет сосуды. Можете справиться у Федора Федоровича.
— Вы пьете только под врачебным присмотром?
— Только! — решительно сказал режиссер.
— Тогда вы поступили очень благоразумно, пригласив к столику нас.
Режиссер сделал испуганное лицо:
— Ваш супруг тоже врач?
— Хирург. И я, вообразите, тоже…
Степняк прислушивался к их тихой болтовне, заставляя себя смотреть на эстраду. Там происходило что-то забавное, но он никак не мог сосредоточиться. Почему-то ему было неприятно, что Надя и режиссер говорят вполголоса, хотя он понимал, что говорить громко рядом с эстрадой было неприлично. Фэфэ, наклонясь к уху Степняка, сказал:
— Здесь все-таки значительно лучше, чем в любом ресторане. Главное — однородная и воспитанная публика.
— Конечно, конечно, — пробормотал Степняк, мучительно соображая, как бы поскорее избавиться от этого режиссера, и неожиданно для самого себя спросил: — А вы-то почему сюда попали, Федор Федорович?