— Халло! — крикнул он еще раз, но на этот раз значительно тише. Он ждал. Две минуты, четыре минуты. У музыканта очень хорошее чувство времени. Может быть, ему стоило сесть? Или вообще провести ночь здесь снаружи? Или просто пойти дальше и оставить цитру как отступные?
Не услышав перед этим никаких шагов, он почувствовал внезапно холод от стальной струны вокруг своей шеи, которая быстро затягивалась. Он сразу узнал, что это была низкая A-струна его цитры — она состояла из толстой мягкой медной проволоки, обмотанная другим, более тонким и твердым проводом из никелина. Он хотел схватиться обеими руками за струну, но было уже поздно, провод уже настолько врезался в шею, что ему не удалось просунуть под него пальцы. Безмолвный ужас охватил его. Он хотел закричать, но не мог произнести ни звука. Только жалкий хрип вырвался у него изо рта. Он пытался схватиться за плечо, повернуться назад и встать лицом к предполагаемому нападающему, но из-за бесцельных движений петля затянулась только еще туже.
Его похороны состоялись уже на второй день.
«Проверка слышимости, проверка слышимости. Двадцать один, двадцать два».
— Вам ничего другого не приходит в голову?
— А что я вместо этого должен говорить?
— Что-нибудь, но не без конца же «проверка слышимости и двадцать один, двадцать два».
— Не проверка слышимости. Двадцать три, двадцать четыре.
— Мне нужен нормальный текст, чтобы я правильно мог установить чувствительность. Проклятие, вас всех уже достаточно часто соединяли проводами!
— Беккер, не наглейте.
— Может быть, вы знаете наизусть несколько служебных инструкций?
— Закон о функциях полиции, статья двадцать первая — двадцать вторая.
— Дальше, дальше!
— Дальше я не знаю. Мне нужно посмотреть.
— Тогда просто прочтите вслух. Вон там, перед вами, лежит местная газета.
— Трусливое покушение на убийство на курорте… известный всем музыкант… и по дороге домой… цитра, которая якобы была застрахована на три миллиона евро… украдена… обувь и носки в кустах… несомненно почерк серийного убийцы… этого достаточно?
— По мне, так вполне.
— Готовы?
— Нет, минуточку!
— Что еще?
— Мне нужно еще что-то совсем громкое и что-то совсем тихое.
— ОААААААРГ! Это было громкое.
— Это я заметил, что это было не тихое. А теперь тихо.
— Насколько тихо?
— Настолько тихо, чтобы я это почти не слышал.
— Я же не знаю, когда вы уже почти ничего не слышите.
(Микрофон свистит.)
«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…» — пропел священник и водрузил аленький деревянный крестик на могилу. Стоял удивительный солнечный день, и на кладбище было полно народу. Такого наплыва Еннервайн не ожидал, для эффективного наблюдения за пришедшими на похороны у него было слишком мало сотрудников. Пришло много друзей цитриста Беппи, много коллег-музыкантов и, конечно, множество дальних родственников, и к тому же значительное число видных деятелей, важных шишек и других