– Ах, вы, мужчины, шалуны этакие! – Жанна ещё раз потрепала голову пылкого студента, – Забыл, как мы по весне три дня кувыркались на турбазе?
– Как можно, я этого никогда не забуду, – радостно воскликнул Вадик, – Я после этого четыре стиха написал.
– Наконец-то, и ко мне пришла настоящая любовь, – чистые немигающие глаза Жанны затуманились. Студент снова взял её ладонь в свою руку, другой обнял девушку, смотря на неё, словно заворожённый.
– Жить будем пока у меня, – поёрзав плечами, уже деловито продолжила Жанна, – Накопим денег, продадим мою двушку, купим трёхкомнатную. Тебе надо устроиться на работу, ведь у нас будет ребёнок.
– Я для тебя всё сделаю, любимая! – решительно сказал Вадик.
* * *
В загородном доме Фёдора Львовича за всегдашним столом с фруктами и вином снова собралась художественная богема города. Хозяин дома, как обычно, ходил по веранде в цветастом халате, с пустой трубкой в руке и вещал о вечных ценностях вечного искусства. Его наставления в области творчества слушали расположившиеся в креслах Фелиний Германович и Родион Эргонович.
– Памятник, статуя, монумент, Родион, очень хороши для изображения человека, – говорил писатель, – Особенно выдающегося, великого. Ну, писателя там какого-нибудь, или… Века стоять будет. А вот летящую птицу показать, тут уж извини… Проволоку надо приделать, или крыло прикрепить к чему-нибудь… Я видел… А, это, согласись, уже не то.
Когда писатель сделал паузу в своём повествовании, скульптор Родион Эргонович, хитро прищурившись, спросил:
– Ну как, Львович, роман твой, движется? Обычно ты свои полотна как пироги печёшь. А тут уже столько времени прошло, а шедевра всё нет. Мы, я, вся общественность с нетерпением ждём вашего романа. Когда же?
Фёдор Львович поморщился:
– Да, вы же знаете, – вынужден был напомнить горькую правду Фёдор Львович, – есть у меня один неслух-герой, Егор. Вы его видели в заведении Вениамина. Уже давно должен жениться и уйти из сюжета. Нет, зараза, упёрся, быть человеком претендует. Всё никак не могу его завершить, описать, прикончить.
Дело вот в чём: я вложил в этого Егора, моего героя, частицу самого себя. Это был полёт моей души, и писался он легко и вдохновенно. Но видимо я переборщил со своим откровением: он, тварь моя, отделился, отпочковался и от текста, и от меня, заимел свою волю и свою свободу и, моя вина, даже своё тело. Да, да. Ходит по улице как ни в чём не бывало, жениться надумал, прохиндей. Вышел, так сказать, из-под моей художественной воли, стал абсолютно неуправляемым. Немыслимое безобразие! Убегает, ускользает от текста и замысла, словно живой!