Пока обитатели виллы следили за новостями о восстании в гетто, Антонина описывала владевшие ими чувства как «напряжение, потрясение, беспомощность, гордость». Сначала они слышали, что над гетто подняли польский и еврейский флаги, затем, по мере того как дым и грохот артиллерии нарастали, они узнали от друга Стефана Корбоньского, высокопоставленного члена подполья, что Еврейская боевая организация и Еврейский воинский союз – всего семьсот мужчин и женщин – сражаются как герои, однако «немцы вывезли, убили или сожгли живьем десятки тысяч евреев. Из трех миллионов польских евреев уцелело не более десяти процентов»[73].
Потом, в один страшный день, на зоопарк пролился серый дождь, долгий, медленный дождь, принесенный западным ветром со стороны горящего еврейского квартала за рекой. У каждого на вилле были друзья, попавшие в ловушку на финальном этапе ликвидации четырехсот пятидесяти тысяч варшавских евреев.
Десятого декабря, как раз перед комендантским часом, когда Ян благополучно добрался до дома, а Петрася ушла до завтрашнего дня, Антонина собрала всю семью, Ли́сника, Магдалену, Маурыция, Ванду и остальных за обеденным столом на вечерний борщ со свеклой, в котором отражался свет свечей и который играл в большом серебряном половнике, словно красное вино. Несмотря на пронизывающий холод, который пришел вместе со снежными джиннами из-под уличных фонарей, на вилле хватало угля, чтобы всем в доме было тепло. Когда после ужина Рысь менял воду в клетке Щурцио, стоявшую в кухне, он услышал негромкий стук. Рысь осторожно открыл дверь и тут же в волнении бросился в столовую, чтобы сообщить родителям новость.
– Мама, – сказал он, – там дочь Соболя с семьей!
Заинтригованный Ли́сник отложил газету. На звероферме не было соболей, маленьких зверьков, похожих на норку.
– Этот дом совершенно сошел с ума! – объявил он. – Вы называете людей животными, животным даете людские имена! Я вообще не понимаю, говорите ли вы о людях или о зверях. Кто этот Соболь? Я не понимаю, это фамилия, подпольная кличка, прозвище человека или название животного. Просто сумасшествие какое-то!
После чего он театрально поднялся и удалился в свою комнату.
Антонина поспешила в кухню, чтобы поздороваться с появившимися в доме «соболями»: с Региной Кенигсвайн, ее мужем Шмуэлем и двумя сыновьями, пятилетним Мецио и трехлетним Стефцио. Самого младшего, Стася, отправили в сиротский приют, которым заведовал отец Бодуэн, из опасения, что плач младенца привлечет ненужное внимание. Регина к тому же «носила под сердцем дитя», как было принято говорить, – была беременна четвертым.