Через несколько дней всё повторяется сначала. Но теперь я знаю, что падать нет смысла. Теперь в самый разгар их веселья я высовываю руку из-за занавески. «Тише!» — говорит отец, и все замолкают. «То-то же! — торжествую я. — Наконец-то вы вспомнили о ребёнке».
— Как ты думаешь, она спит? — спрашивает мама.
— Наверное, — говорит отец, — ну, я сейчас проверю. Дай-ка мне мой ремень!
Я быстро прячу руку под одеяло. А они опять смеются, ещё громче.
Однажды отец с мамой приходят поздно из Дома актёра. Но я просыпаюсь от того, что они смеются, вернее, они давятся от хохота, пытаясь меня не разбудить. Мама падает на тахту прямо в платье и хохочет до слёз, пока отец повторяет: «Киса, Кисса!» и как-то странно машет за спиной рукой. Потом я узнала, что это была за история.
После какого-то праздничного вечера в Доме актёра родители в приподнятом настроении возвращались домой.
Войдя в наш подъезд, который, по выражению отца, «имел запах консервированной мочи», они стали, весело переговариваясь, подниматься по винтовой лестнице. Мама шла впереди, и вдруг, где-то на самом крутом вираже, она вскрикнула и резко остановилась. У её ног, скрючившись и приняв почти форму улитки, лежал мужчина.
По его мирному храпу родители поняли, что он спит. Наклонившись поближе, в свете тускло горевшей лампочки, они узнали нашего соседа, опереточного артиста Аверьянова. Рядом с ним на ступеньках лежала авоська, из которой торчали пучок петрушки, морковь и завёрнутый в газету кусок сырого мяса. Ещё утром он пошёл на рынок, а потом, очевидно, загулял с друзьями. Когда разбуженный Аверьянов увидел перед собой мою красивую нарядную мать, в смущении и в то же время с восторгом он вскочил на ноги и сделал попытку поцеловать ей руку. «Киса! Киса!» — повторял он, в восхищении наклоняясь к её руке, и в самый неподходящий момент неожиданно пукнул. Продолжая держать её руку около губ и как-то особенно изогнувшись, он другой рукой стал разгонять воздух за своей спиной, при этом бесконечно повторяя: «Пардон! Киса! Пардон!» Умирая от хохота, отец схватил его под мышки и вместе с авоськой внёс в квартиру. А мама уже бежала по коридору к нашей комнате. Тушь от смеха потекла у неё по щекам, а вслед ей неслось: «Кисс-а! Ки-сс-а! Пардон!»
* * *
А однажды я проснулась от тишины. Свет горел ярко, как всегда, мне показалось, что в комнате были люди, но все как будто замерли на мгновение. И вдруг среди этого яркого безмолвия я услышала странный хрипловатый голос отца:
— Хорошо, — сказал он, и мне показалось, что кто-то держит его за горло, — но ребёнок будет мой!