Как всегда после грозы, Маттис ожил и отправился на разведку. По склонам бежали белые пенящиеся ручьи. На этот раз Маттис не успел уйти далеко, он вдруг остановился как вкопанный.
Что это значит?
Только одна из сухих осин Маттис-и-Хеге высилась в чистом небе. Другую срезала молния, внизу на стволе светлела белая рана. Дерево не загорелось, дождь погасил огонь.
Здесь играла смерть.
Маттис стоял долго. Ведь это… это же предупреждение! Только кого из них оно касается? Какая из осин была Маттисом, а какая — Хеге?
Сперва он хотел позвать Хеге, но потом передумал. Может, Хеге знает, какая из осин — она… нет, об этом с ней говорить нельзя. Нужно разузнать, в чье дерево ударила молния, но тут необходима хитрость.
Он спокойно вернулся к Хеге.
— Ты все время сидела и вязала?
— Да, — ответила Хеге. О каком времени шла речь, было ясно.
— Это могло плохо кончиться.
— Почему?
— Молния ударила за изгородью, — сказал он твердо, словно произнес приговор.
— Да, — согласилась Хеге, — один удар был особенно сильный.
— Молния ударила в дерево!
— Угу, — ответила Хеге, она считала петли.
— В одну из сухих осин!
Хеге не дрогнула.
— Вот как, — уронила она.
— Ну, скажу я тебе, — рассердился он, — если и это пустяки, тогда, значит, вообще все пустяки.
— Молния любит сухие деревья, — сказала Хеге.
Сказала не думая. Просто так.
— Иди и посмотри, может, она ударила еще в какие-нибудь деревья, — прибавила она.
— Сейчас, — с готовностью согласился Маттис, это дело было ему по силам.
Выбежав из дома, он принялся оглядывать вершины деревьев. Вскоре он догадался, что Хеге перехитрила его. Просто ей не хотелось говорить о той осине, в которую ударила молния, вот она и придумала, чтобы он считал деревья. Но почему не хотелось?
Маттис вернулся в дом и объявил:
— Нет, только в это.
— Ну и хорошо, — не к месту ответила Хеге.
Случай с молнией и осиной поселил в Маттисе тревогу. Он беспокойно бродил вокруг дома и по дороге. Никак не мог разгадать эту загадку.
Он знал, что это вопрос жизни и смерти.
Но кого это касается?
От Хеге он больше ничего не добился: она не желала говорить то, что знала. Оставалось обратиться к чужим, но мысль об этом была ему неприятна. К тому же тут надо было действовать очень умно. Однако это был вопрос жизни и смерти, и если это касалось не Хеге, значит, его самого.
А чего тебе хочется? — спросило в нем что-то.
Об этом нельзя думать, сказал он себе и как обрубил: а я и не думаю!