Сэм Миддлтон посмотрел на меня с пытливостью поэта.
– Чарли! Да вы в своем ли уме? Уму непостижимо, что вы со мной так разговариваете!
– В своем ли я уме?!
– Да, не лишились ли вы рассудка? Судя по виду, вы совершенно не владеете собой, честно. У вас остекленели глаза, и вы обильно потеете… и когда вы в последний раз стриглись?
Я замер. У него в кабинете пространственный обогреватель тихонько дул теплым воздухом из-под стола. Фонтаны на зиму отключили. Утки больше не крякали.
Я потряс головой.
– Простите, Сэм, – сказал я и потер глаза, по всем ощутимым признакам – сухие и красные. – Просто у нас уже начались две последние недели, семестр почти завершился, а рождественская вечеринка висит на тончайшем волоске. Надо мной, как пелена нисходящего тумана, висит этот самостоятельный отчет. Мне нужно его закончить. Надо, чтобы все было готово до моей сегодняшней встречи с доктором Фелчем, где я должен представить ему свои рекомендации к проведению рождественской вечеринки. Видите ли, до нас донеслись смутные слухи, что и Гуэн, и Расти планируют ее бойкотировать – а если они уйдут, то и всех остальных с собой прихватят. Будет обречена сама предпосылка рождественской вечеринки как события объединяющего. Я стараюсь это отвратить. Но вокруг меня все рушится. Поэтому не могли бы вы мне в этом посодействовать? Просто дайте мне что-нибудь пригодное к делу, а?
Сэм несколько секунд помолчал. Затем сказал:
– Смотрите, Чарли. – Тут он взялся за палимпсест, который я швырнул ему на стол, и перевернул его. – Я не намерен поступаться своими принципами ради наших аккредиторов. И я не намерен извиняться за то, что не сдаю своих эстетических позиций. Извините.
Я застонал от отчаяния.
– Но свою лепту я внесу. Устроит ли вас белый стих?
Я покачал головой от его упрямства. Но затем сказал:
– В данный момент, Сэм, да. То есть это же лучше, чем ничего, наверное. Только, пожалуйста, прошу вас… вы можете разбить текст на абзацы?
Сэм согласился. Я его поблагодарил.
– Можете отдать мне черновик в кафетерии, когда закончите, – сказал я. – Я там все равно теперь почти все время провожу. А если не застанете меня, просто отдайте его Уиллу Смиткоуту. Он всегда сидит за столиком в углу. И он-то уж мне точно передаст.
Сэм кивнул.
Я еще раз сказал ему спасибо и ушел.
* * *
{…}
Когда симпатичной киске хочется спариваться, она начнет процесс с того, что даст понять ближайшим потенциальным ухажерам о своих намерениях. Это может случиться неприкрыто – испусканием пронзительного вопля, наводящего на мысли о гортанных криках преподавателей математики в течке, – либо тонко и неощутимо, вроде игривого перекатывания или потирания, указывающего на ее готовность. Ощущая ее расположение, кот-самец принимается описывать вокруг нее круги. Настоятельно ищет он в ней предвестия сладкого согласья. Вербального знака. Легкого потирания о его бок. Соблазнительного подергивания ее кошачьей женственности. Несколько напряженных мгновений могут занять шипенье и ворчанье, от которых самец достаточно осмелеет. Но когда грянет вожделенный миг, удар свой он нанесет с силою самой жизни: самец моментально запрыгнет на спину кошки, укусит ее в шею и покроет ее с непреклонностью одержимого ухажера. Наблюдать такие сцены не весьма приятно, да и звуки эти непривлекательны. Само деянье быстро завершится, и обе стороны будут вольны разойтись своими путями. После первого оплодотворения самка может увеличить шансы на зачатие повтореньем этого ритуала со множеством других ухажеров…