При этом Уилл в последний раз затянулся сигарой. И хотя я этого тогда не знал, слова его останутся со мной до моего собственного окончательного растворения. Выдыхая дым в вечность, он произнес:
– Наше будущее, Чарли, ярко лишь как лампочка накаливания, что освещает этот тусклый кафетерий. И как эта лампочка, будущее наше будет проживаться в мире тупой результативности. В будущем валютой жизни станет эффективность. Это она займет место нашей человечности. Ибо тогда настанет день, когда двигаться мы будем быстрее, вырастем выше, жить станем дольше и знать больше – и без особых раздумий мы постепенно начнем считать все это достижениями. Мы сумеем покорить далекие представления, даже не понимая внутренних бурлений наших собственных сердец. Мы взберемся на горы, которых раньше не могли достичь, и разработаем технологии, которых никогда не могли вообразить. Мы начнем поклоняться нашим нововведеньям, как божествам. Инновация станет нашей верой. А результативность будет нашим богом. Прогресс – нашей молитвой. Но у слов наших молитв больше не будет звука. Нашу человечность обменяют на трофеи новизны. И души наши возложат на алтарь непрерывного улучшения. В будущем, Чарли, мы все будем регионально аккредитованы…
Слышно было, как в подсобке завелся льдогенератор. Уилл перевел взгляд на звук, потом снова посмотрел на меня:
– Но это не меняет коренных истин мира. Не меняет природы наших душ. Потому что по-прежнему есть и несказанно высокое. И оно сопротивляется наскокам человека. Время – единственный хозяин, которого я когда-либо признаю. И вода – единственное, что заставит меня верить. Вода – мой проводник. А слова – мое спасение. И Господь во всей милости Его и справедливости станет нашим окончательным Аккредитором и будет ждать нас у врат…
* * *
– Ты ничего не забыл, Чарли?
– Что, прости?
– Ты меня слышал, Чарли. Ты ничего не забыл?
Бесси стояла в дверях моего кабинета. На вид – недовольная. Но и сердитой она не выглядела. За те месяцы, что мы провели с нею вместе, я часто видел ее в гневе. Я видел ее свирепой. В моем присутствии она обижалась и огорчалась. И я бывал свидетелем ее шума и ее ярости, все ее недостатки, предвзятости и ранимость вскипали и переливались через край. Я видел, как она в ответ хлещет наотмашь. И ежился от ее припадков раздражительности. Я видел все это – и не только это. Но такой я не видел ее никогда. В отличие от тех остальных разов, теперь она была попросту спокойна, смирна, далека. Что-то было очень не так. И хотя я знать не мог, в чем тут дело, было ясно, что изменилось что-то важное. И оно невосстановимо. И отнюдь не к лучшему.