Впрочем, в тот первый вечер миссис Эйнштейн подала вкуснейший молочный ужин. Она купила в кулинарии копченого сига, селедку и дюжину фаршированных яиц. Поставила на стол творог, нарезанный сельдерей и морковку. На десерт был чудесный торт: сверху посыпанный шоколадом, а внутри из розового, зеленого и желтого пластов, промазанных малиновым вареньем. Миссис Эйнштейн не питала иллюзий насчет своих поварских талантов – у нее вообще не было иллюзий, кроме как по поводу целительных свойств печенки. Однако она знала, куда дед отправится из ее дома, и чувствовала, что последний ужин на свободе должен быть, по крайней мере, съедобным.
– Вы очень добры, – сказал дед, отодвигая тарелку.
– Не очень. – Миссис Эйнштейн глянула на мою маму, которая как раз думала, не попросить ли второй кусок разноцветного торта. – Одного достаточно.
Мама кивнула и положила вилку.
– Может быть, ваш брат говорил вам, что у меня большие сомнения, – сказала миссис Эйнштейн. – Мне трудно представить, как Рейнард заботится о ребенке, и я опасаюсь, что эта обязанность ляжет на меня. Я не очень люблю детей. У меня был свой, и мне хватило.
Дед повернулся к брату:
– Ты сказал, что она не против.
– «Не против» – понятие относительное, – заметил дядя Рэй. – Наверное, точнее было бы сказать, настолько не против, насколько вообще бывает не против.
Мама призналась мне, что до сих пор помнит жар, заливавший ее щеки, и зуд непоседливости в ногах, что-то вроде мышечной паники. Она перебрала с десяток едких, обидных или холодных фраз, которые могла бы бросить в лицо миссис Эйнштейн касательно детей и их к ней отношения. Стиснула зубы, напомнив себе, что деваться некуда.
– Не важно, против я или нет, – сказала миссис Эйнштейн. – Понятно, что девочке нужен дом.
Еще не было восьми, когда дед взял шляпу с крючка у двери. Мама собиралась не вставать с дивана, затянутого прозрачным полиэтиленом поверх розового велюра. Ноги под юбкой-солнце липли к полиэтиленовому чехлу, и мама притворялась, будто это ее держит. Но в конце концов она все-таки оторвалась от дивана и подбежала к отцу. Он позволил ей обнять себя за пояс и прижаться щекой к рубашке, а когда понял, что мама не собирается закатывать сцену, взял ее лицо в ладони и развернул вверх.
– Если бы я не думал, что ты справишься, я бы тебя об этом не просил, – сказал он. – Понимаешь?
Мама кивнула. Слезинка выкатилась из ее левого глаза, стекла по виску и залилась в ухо.
– Ты сильная, – сказал дед. – Как я.
Он поднес губы к ее лбу и царапнул кожу усами. Позже, силясь уснуть на раскладушке под чердачной крышей, мама чувствовала, как от царапины-поцелуя расходится тепло, словно от солнечного ожога. Только тогда, во тьме, пахнущей старыми чемоданами и галошами, она пожалела, что не спросила: а если бы он не думал, что она справится? Мама лежала в темноте и придумывала, как бы чудесно он все для нее устроил, не будь она такая сильная.