Лестница была пуста. Мама опустила подбородок и открыла глаза. Вытащила из сумочки пачку «Мальборо», сунула в рот сигарету. Они были с красной полоской на фильтре, чтобы сделать незаметными следы от губной помады, но дед умолил маму сегодня не краситься: всего на один день, «пока мы все не привыкнем». «Я уже привыкла», – ответила на это мама.
Дед машинально достал зажигалку Ауэнбаха и дал маме прикурить, но тут же отвернулся, чтобы не видеть, как умело она затянулась. Мама благонравно выдыхала дым в окошко автомобиля. Дед заметил, что сигарета дрожит в ее пальцах.
– Как она на самом деле? – спросила мама. – Пожалуйста, не говори «увидим».
Последнее слово висело на иронических крючках кавычек, но дед не понимал, чем оно маме не угодило.
– Ее лечили электрошоком?
– Кто тебе сказал? Рэй?
Мама кивнула. Она плакала. Дед потянулся к ней, но она оттолкнула его руку. Потом вдавила прикуриватель, вытащила его и, прежде чем дед успел ее остановить, тронула пальцем нагревательный элемент.
– Ну, красота! – объявила она и вставила прикуриватель обратно в гнездо. – Тебе продали сломанную машину.
– Ее не лечили электрошоком, – сказал дед. Он почти не сомневался, что говорит правду. – Насколько мне известно, ей только давали гормоны.
По телефону врач сказал, что год назад у бабушки началась ранняя менопауза и это усугубило ее симптомы. Ее пробуют лечить новым препаратом под названием премарин.
– Не знаю, – сказала мама. – В смысле, если с нею всё из-за того, что было раньше, то это иначе как электрошоком не выбьешь.
Дед ответил, что мало знает про шоковую терапию, но вроде бы она действует не так.
– Ты только посмотри на этот дом, – сказала мама, глядя в окно на бастионы Грейстоуна. – Жуть. Я туда не пойду. Не хочу видеть ее там. Ты за ней сходишь, ладно? А я в машине посижу. Пожалуйста. Пап, не сердись, что я такая свинья. Я хочу увидеть маму, но не хочу туда входить.
Дед потянулся к прикуривателю. Не хотелось силком тащить маму в сумасшедший дом, но не хотелось и другого: чтобы бабушка впервые за год вышла из сумасшедшего дома и увидела, что он встречает ее один. Дед не мог решить, что для него будет стыднее. Он поднес палец к прикуривателю и ощутил жар еще до того, как коснулся раскаленной сеточки. Зашипело, машина наполнилась тошнотворным запахом, как от зуба под стоматологическим сверлом.
– Работает, – сказал дед.
Он отогнал машину в тень и опустил окна. Вылез, захлопнул дверцу. Уже почти у самой лестницы он услышал за спиной шарканье маминых мокасин по асфальту. У нижней ступени дед обернулся и увидел маму. Оба посмотрели на высокие дубовые двери, завитые металлическими виноградными лозами. В эту минуту ужаса или, по крайней мере, неуверенности они были вместе. Дед чувствовал, что должен предложить маме руку – ему этого хотелось, – но он боялся, что она отвергнет его, как в день их знакомства, оставит стоять с протянутой рукой. Он еще решал про себя, готов ли пойти на такой риск, когда ощутил ее трепетные пальцы в своей ладони.