Всегда необычайно жесткий, Фосетт поневоле стал еще жестче, когда его в семнадцатилетнем возрасте направили в Королевскую военную академию в Вулвиче – «Лавочку», как ее называли. Хотя у Фосетта не было никакого желания становиться солдатом, его мать, по всей видимости, заставила его это сделать, потому что ей нравилась красивая форма. Холодная атмосфера «Лавочки» пришла на смену холодной атмосфере его дома. Салаги – молодые кадеты вроде Фосетта – часами подвергались муштре, а если они нарушали кодекс кадета-джентльмена, их секли. Кадеты постарше часто заставляли молодых «становиться на часы», то есть в холодную погоду на несколько часов высовывать голые руки и ноги в открытое окно. Иногда салаге могли велеть встать на два стула, водруженные один на другой и поставленные на стол, после чего ножки нижнего стула выбивали из-под бедняги. А бывало, прижигали им кожу раскаленной кочергой. «Часто придумывали весьма изобретательные формы пыток, иной раз достойные самых диких народов», – утверждает историк, описывающий нравы, которые царили в этой военной академии.
Фосетт окончил это заведение почти два года спустя, и к тому времени он научился, по выражению его современника, «рассматривать смертельный риск в качестве самой пикантной приправы к жизни». И что еще важнее, его готовили выполнять роль апостола западной цивилизации – шагать все вперед и вперед, обращая мир в христианство и капитализм, преобразуя пастбища в плантации, а хижины – в гостиницы, знакомя живущих в каменном веке с чудесами вроде парового двигателя или локомотива и гарантируя, что над Британской империей никогда не зайдет солнце.
И вот Фосетт ускользнул со своей оторванной от внешнего мира военной базы на Цейлоне. В руках он держал карту, на которой было отмечено сокровище. Только теперь, внезапно, он осознал, что находится среди пышно зеленеющих лесов, чистейших пляжей и гор, что люди здесь носят не виданные им прежде цвета – не похоронные черно-белые одеяния, как в Лондоне, а лиловые, желтые и алые, – и все вокруг сияет, искрится и пульсирует, являя собой зрелище столь ошеломляющее, что даже записной циник Марк Твен, посетивший остров как раз примерно в это время, воскликнул: «Бог ты мой, какая красота!»
Фосетт, не убоявшись качки, отправился в плавание на тесном суденышке, которое по сравнению с британскими боевыми кораблями казалось лишь кусочком дерева с клочком брезента. Лодка покинула залив, и он увидел форт Фредерик, высящийся на скале, с внешней стеной, испещренной пушечными бойницами конца XVIII века, когда британцы пытались отвоевать этот мыс у голландцев, которые перед этим отвоевали его у португальцев. Проплыв около восьмидесяти миль на юг, вдоль восточного побережья острова, судно причалило в порту Баттикалоа, где челноки крутились вокруг входящих в порт кораблей. Сингальские торговцы, перекрикивая плеск весел, предлагали драгоценные камни, особенно