Когда первый негр наконец отпустил меня, я упала всем телом на грязный глиняный пол. После него за меня принялись остальные, но я уже ничего не чувствовала. В те мгновения, когда я приходила в себя, я только плакала, стонала и выла, как маленький бедный зверек. Из глаз у меня текли слезы, изо рта – слюна, из носа – сопли… Позже меня постоянно преследовал отвратительный запах, который я ощущала в тот момент. Только при Хамиде я узнала красоту и радость телесной любви. А тогда, в том проклятом буше, мне казалось, что я уже никогда не позволю, чтобы ко мне притронулся какой-нибудь мужчина, – признается Марыся, а мать по-прежнему сидит без движения, как статуя.
– Через какое-то время, – продолжает дочь страшный рассказ, – словно сквозь туман я услышала ворчливый женский голос. Женщина ругала своих сынков за то, что они не следят за аппаратурой и что сейчас все взорвется. Мужчины в панике выбежали из лачуги, оставив меня, их жертву, на утоптанной земле. Старая африканка заглянула внутрь и остановилась как вкопанная. Она ругалась, как извозчик, обзывала их, но мне это не могло вернуть утраченной невинности. Она выбежала во двор, схватила какую-то палку и бросила в испуганных парней. Женщина боялась, что за изнасилование белой девушки ее помощничков отправят в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. Слыша доносящийся снаружи скандал, я с трудом поднялась на дрожащие ноги. Женщина подбежала ко мне, собрала разбросанную одежду и проводила меня к ближайшему источнику. Она оправдывала сыновей как могла и, видя кровь, стекающую по моим ногам, обещала дать мне снадобье из травы для таких случаев. Когда я кое-как привела себя в порядок и, измученная, сидела на деревянном стульчике, пила чай, во двор заехал знакомый мне пикап. За рулем сидел Мохамед, как всегда, со стиснутыми челюстями и злостью в глазах. Парень махнул мне рукой, чтобы я подошла. Старая ганка бросилась к нему и стала кричать, чтобы он свои счеты сводил у себя дома. Она была в бешенстве и угрожала ему кулаком.
– Но что я могла сделать? – Марыся, глядя на испуганную и оцепеневшую мать, задает риторический вопрос и разводит руками.
– Испачканная, я села в машину и как будто застыла на сиденье рядом с водителем. Я только тупо смотрела в темный лес. Подлец спросил меня, как я теперь себя чувствую. Хорошо ли мне… Я тогда не знала, что он имел в виду. Он рассказал о том, что пережила его мать, когда с ней сделали что-то подобное, – дрожащим голосом говорит Марыся. – Я, разумеется, не знала, кто и что с ней сделал… Я, или моя тетя Малика, или бабушка?.. А он имел в виду ливийцев, которые изнасиловали его мать в лагере для интернированных в Сурмане. Потом она трагически умерла. Это случилось во время этнических чисток в 2001 году. Представляешь себе?! Я была изнасилована, а Малику он убил. Любящий сын признавал коллективную ответственность и закон мести, – заканчивает Марыся, а Дорота вытирает холодный пот со лба.