затем к холодильнику. Он насыпает
туда льда, а затем заворачивает его в
кухонное полотенце и прикладывает
к моей голове.
— Спасибо, милый, — шепчу я.
— Всегда пожалуйста, малышка.
Мне жаль, что твой день полный
отстой.
— Мне тоже.
Он целует меня в макушку, а
затем смотрит на отца, но его глаза
останавливаются на разах, которые
всё ещё лежат на столешнице.
— Это принёс какой-то парень?
— спрашивает он.
Я сглатываю и поднимаю глаза
на отца Ашера. Он не сказал ему
насчёт карточки. Мистер Джеймс
сначала смотрит на меня, а затем на
Ашера.
— Что вы не договариваете? —
Ашер спрашивает у отца.
— Когда я подъехал, Новембер
вышла и нашла карточку.
— Где она? — спрашивает Ашер,
и его тело напрягается. Мистер
Джеймс вручает Ашеру карточку,
которая теперь внутри пакета с
застежкой «молния», и видно, что у
неё снаружи и внутри. Ашер смотрит
на неё несколько секунд и видит там
изображение
Нью-Йорка,
затем
отбрасывает пакет. Могу сказать, что
он использует всё своё терпение,
чтобы не разорвать её пополам.
— Что это значит? — рычит
Ашер.
Это звучит так дико, и так не
похоже на него.
Я достаю телефон и вбиваю
поиск слова, которые написаны.
— Это тот же автор, чье
стихотворение красовалось у меня на
стене, — говорю Ашеру и мистеру
Джеймсу.
—
Прошлое
стихотворение
называлось «Ноябрь». А это как? —
задаёт вопрос Ашер.
— «Ожидание», — отвечаю я, и
дрожь проходит по моему телу, когда
я читаю его.
Грядущие события
отбрасывают тень
Пришло виденье мне во свете
лета.
В нем грусть была. Душа моя
Пронизана болью. Слезы
ручьями
Бегут по щекам. Все прошлые
беды
Бросили тень на солнца часы.
И не было грусти в цветах,
Растущих под солнцем апреля,
Иль в соцветиях яблока, один за
другим
Раскрывших сердцевину свою.
Ни в чириканьи птиц,
Ни в отблеске крыльев,
Ни в жужжании мух золотых.
Самым печальным было видеть
ее,
Сидящую на кресле из листьев.
Она дарила свою благодать
Тем теням, что сокрыли лицо
И безмятежный лоб, и любовь,
Что горит в её кротких глазах,
Что впитали весь свет словно в
жажде,
И улыбка, и ладонь ее,
Что стремится и поднята к
свету, —
Все было дорого и глазам, и
сердцу.
Но страх пробежал по деревьям,
И воздух вдруг стал холодней.
И пока где-то там слышен смех,
Моя душа все тонет в темноте!
Будто в комнате я, где никак
Сквозь тяжелые шторы свет ко
мне не прольется,
И сладость ранних цветов не
мила мне совсем,
Как и румянец яблок спелых.
Будто день слишком яркий,
А птицы все громче и громче,
Словно вся красота
Единственной той
Была лишь сказкой. Так вот в