Лицо пленника было растерянное. Бросалось в глаза, что он не был уже обычным, нормальным человеком и что шесть лет мучений в полнейшей темноте помутили его разум. Ленуца инстинктивно протянула ему руку сквозь решетку, но сторож грубо оттолкнул женщину назад. Несколько мгновений она не могла ни говорить, ни плакать.
В конце концов она все-таки выдавила из себя:
— Товарищ Бужор, я пришла передать тебе привет от друзей.
При звуке ее голоса у заключенного произошел словно какой-то неожиданный внутренний сдвиг, на лице промелькнула мгновенная вспышка ясного сознания, и он слабым, дрожащим, но отчетливым голосом заговорил с нею. И то, что он сказал, выдало великую его тревогу, терзавшую его эти месяцы и годы, когда он был замурован живым в царстве мертвых. Он ничего не сказал о себе, он ничего не спросил о друзьях и близких. Он спросил о главном:
— Что же, в России большевики все еще у власти?
— Да! — крикнула она.
Но тюремщик грубо оборвал:
— Не сметь говорить о политике!
Пауза.
Наконец она спросила:
— Может, ты хочешь чего-нибудь, товарищ Бужор?
— Нет, — ответил он, — но теперь я счастлив.
Они попрощались, и она ушла, унося с собой книги и продукты, которые надеялась как-нибудь передать ему; однако ей не удалось нарушить существующий порядок, — Бужору запрещено было получать что бы то ни было и от кого бы то ни было.
Все это произошло совсем недавно. Факты эти не только удивительнейшим образом повествуют о безграничной жестокости людей, кои и по сей день стоят у кормила власти в больших странах, нередко прибегая к поддержке и помощи других сильных мира сего. Факты эти позволяют также увидеть, какая упрямая мечта таится в сердцах их жертв, пусть даже самых искалеченных, самых угнетенных, — та мечта, о которой ничтожное «общественное мнение» и не подозревает. Сильнее, чем все муки, сильнее, чем болезнь, сильнее, чем безумие, живет и крепнет вера в единственный в мире свободный народ и в то, что все неизбежно последуют его примеру.
И эта вера сильнее любой взрывчатки.
Июнь 1926 года
Как прозрел Ион Греча
Перевод Н. Жарковой
Ион Греча был простой, безграмотный крестьянин. Он и не слыхал никогда, что существуют великие социальные вопросы, да и вообще не знал о том, что происходит в огромном мире, лежащем за пределами того уголка румынской земли, где он трудился, не разгибая спины. С незапамятных времен его родители и родители его родителей батрачили на помещичьих землях. И с младенческих лет Ион Греча считал, что и сам он, и эти земли — неотъемлемая собственность помещика.
Когда Грече пришло время идти в солдаты, его взяли во флот. Было это в годы войны. Но он не знал, что такое война, вернее, он знал только тот краешек войны, которым она коснулась его существования. Он выполнял распоряжения начальства, делал все, что ему велели делать. Приказывали — и он во имя неведомой ему цели брал в руки винтовку, как некогда брался за мотыгу и плуг. Даже в те черные дни, когда вместе с толпой таких же румынских крестьян, одетых в военную форму, он проходил солдатскую муштру, когда ему твердили: «Старайся убить побольше, старайся также, чтобы тебя не убили, но, впрочем, это уж твоя забота», — даже в эти черные дни Ион Греча ничего не понял.