Слова Янга не рассмешили меня на этот раз; напротив, мне хотелось теперь заплакать. Товарищ напомнил мне, насколько я виноват перед ним, соблазнив его перспективой обогащения в таинственной долине, где его ожидала не сегодня-завтра лютая смерть. Вместе с легковерным Янгом, я погубил Рейбёрна; что же касается Пабло, то моя вина перед ним не имела никаких оправданий. К счастью, они все трое не думали упрекать меня за мое легкомыслие, но их кротость, пожалуй, еще больнее растравляла мою сердечную рану. Поэтому я почувствовал некоторое облегчение, когда, вернувшись к остальной компании, услышал, как фра-Антонио успокаивал Рейбёрна тоном глубокого, непоколебимого убеждения. Он толковал ему о духовных благах, которые несравненно лучше и выше материальных, потому что последние не могут утешить нас в минуты тяжелых испытаний, тогда как духовные блага одни могут поддержать человека на его грустном земном поприще и спасти от отчаяния на краю гибели. Прислушиваясь к этим утешительным речам, я немного успокоился сам и почувствовал в себе новую силу, тогда как за минуту перед тем изнемогал под бременем своих напрасных сожалений. Вскоре фра-Антонио перешел к другому предмету, потому что избегал многословия, поднимая какой-нибудь религиозный вопрос; зато его наставления были так метки и красноречивы, что невольно западали в душу несмотря на их краткость. Теперь францисканец стал рассказывать нам о том, что происходило с ним с тех пор, как он потихоньку ушел на рассвете из лагеря инсургентов.
Впрочем, у него не было никаких особенных приключений. Завидев его лодку на озере, азтланеки узнали монаха и отворили перед ним ворота; с пристани фра-Антонио провели прямо в то здание, где мы были заключены в день нашего прибытия в Кулхуакан. Там он оставался в неволе, пока его не привели в храм, чтобы участвовать в триумфальном шествии на церемонии, так неожиданно прерванной трагическим вмешательством Эль-Сабио. Францисканец ни разу не видел верховного жреца и даже не получил ответа на свою настоятельную просьбу отпустить с миром нас троих из долины, так как он исполнил требование Итцакоатля и добровольно отдался ему в руки; но молчание деспота было понятно после храброго вызова со стороны тлагуикосов, которые, к несчастью, оказались на деле низкими трусами.
В недолгий период своего заключения, фра-Антонио не говорил ни с кем, кроме одного человека, приносившего ему питье и пищу. Но и эти непродолжительные разговоры подали молодому миссионеру надежду, что если бы он мог обратиться со своей проповедью прямо к народу, как делал в Гуитцилане, то цель его прибытия сюда была бы достигнута. Хотя тюремщик фра-Антонио и был жрецом при храме, но он с большими интересом и сочувствием вникал в сущность христианской доктрины, изъявляя радостную готовность отказаться от заблуждений идолопоклонства ради новой веры, которая оказывалась несравненно чище и благороднее. Он говорил миссионеру, что его товарищи, служащие при храме, уже слышали кое-что о новой религии от перебежчиков из Гуитцилана и хотели бы узнать о ней побольше; таким образом, по словам фра-Антонио здесь была, по-видимому, плодородная нива, которая обещала вскоре принести богатую жатву для христианства. Поэтому монах пламенно желал иметь случай открыто обратиться к пароду со своей проповедью. Далее он прибавил, что если бы его речь сопровождалась каким-нибудь знамением с неба, то он обратил бы в христианство всю здешнюю общину, которая не по своей вине до сих пор погибала в грехе язычества.