Такое счастливое открытие, по крайней мере, развеселило нас. Смерть Денниса и обоих отоми да и наши собственные раны и тяжелое чувство, какое испытывает после битвы всякий нежестокий по природе и неожесточенный человек, томили нам душу.
Но тут было отчего развеселиться. Мы не только нашли настоящий путь, но, кроме того, он шел именно по тому направлению, куда мы сами хотели двинуться. Спуститься в долину на открытое место было слишком опасно; индейцы по необъяснимой причине не захотели атаковать наш караван в ущелье, наверно, поджидали его в другом месте. Нашим единственным спасением было бегство в горы, и знак ацтеков на скале обещал вывести нас на дорогу. Поэтому мы собрались проникнуть как можно дальше в глубь ущелья, прежде чем настанет ночь. Индейцы, очевидно, из какого-то суеверия избегали приближаться к этому месту и их спасительный страх должен был возрасти, когда они увидят, что мы перебили их товарищей всех до единого человека. Тела наших бедных отоми мы положили в глубокую впадину в скале и завалили их камнями, пока фра-Антонио читал над ними погребальные молитвы. Но тело Денниса мы взяли с собой, желая предать его земле более приличным образом, в благодарность за то, что он спас нам жизнь, не жалея последних сил и сознавая, что сам он погибнет. Что же касается восемнадцати убитых индейцев, которые сами навлекли на себя такую печальную участь, то мы вовсе не заботились о них, предоставив их тела на съедение койотам.
Грустный вид представляла наша процессия, осторожно подвигавшаяся через дикую трущобу. Впереди шел Рейбёрн, ведя в поводу свою лошадь с распростертым телом Денниса. А мы, израненные и измученные, медленно и с трудом пробирались за ним, оставляя за собой искалеченные тела убитых индейцев, лежавшие в неестественных позах у входа в ущелье. В наступавших сумерках эта картина выглядела еще отвратительнее и фантастичнее. Действительно, ночь настигла нас и, если бы ущелье не выходило на восток и на запад, мы очутились бы в совершенных потемках. Теперь же, хотя горизонт и замыкался с запада большой грядой гор, вечерняя заря освещала наш путь красноватым отблеском: таким образом мы пробирались по берегу ручья, между массами диких скал и древесных стволов, упавших сверху.
Однако наш путь кончился раньше, чем мы рассчитывали. Сделав немного более полумили по этой невозможной дороге, мы наткнулись на стену, совершенно замыкавшую ущелье до самого верху. Сердце у нас упало; мы убедились, что зашли в такое место, откуда нет выхода; нам можно было только вернуться назад, а вернуться – значило попасть прямо в когти неумолимой смерти, подстерегавшей наш караван в виде мстительных индейцев. Двигаться же дальше не было возможности; очевидно, царский символ, вырезанный на скале при входе в ущелье, оказывался бесполезным или был помещен здесь нарочно, чтобы сбивать неопытных странников с настоящей дороги.